Так хочет Бог
Шрифт:
Через полчаса после того, как машина с румынами покинула парковку Домодедово, в аэропорту «Шереметьево-2» группа подтянутых мужчин в дорогих костюмах ожидала прибытия рейса из Нью-Йорка.
В этот раз встречающим не пришлось долго ждать. Их гость вышел одним из первых.
Сухощавый подтянутый мужчина в стильном, ручной работы твидовом английском пиджаке энергичным деловым шагом прошествовал через паспортный и таможенный контроль. Молча скинув подскочившему юноше сделанный под старину дорожный саквояж, он быстро пожал руки и также
Бронированный Майбах, тонированный «в ноль», тут же пошел на разгон. Впереди дорогу разгоняли два черных джипа, проблесковые огни изредка дополнялись сиреной, чтобы каждому чайнику на дороге было понятно, что промедление с перестроением может быть чревато.
Перелетевший через океан человек был немолод. Лицо его избороздили морщины, виски припорошила седина. Но мало кто из тех, кто видел его, решился бы угадать возраст. Такой эффект дает кропотливый уход, когда лицо и фигуру годами контролируют корифеи пластической хирургии и спорта.
Но даже если бы кто и решился предположить возраст незнакомца, скорее всего, он бы ошибся. И ошибся бы на много, много лет.
Американец снял дымчатые итальянские очки. На расположившихся напротив собеседников взглянули глаза с миндалевидными неестественно большими черными зрачками. Оливковая кожа и гордый горбоносый профиль вкупе с цветом волос делали его похожим на выходца из латинской Америки. Если бы не глаза…
– Ну? – мужчина говорил по-английски со старомодным британским акцентом. – Я долго буду ждать отчета?
Глава 2.
Ловушка для обезьяны.
1.
29 апреля 1521года.
Селение затихло.
Дым горящего частокола уже не лез в легкие, смрад паленой плоти не отравлял обоняние. Избитый, изнасилованный, разоренный до тла город обреченно глядел в лазурь неба вспоротыми животами убитых женщин и стариков, обугленными остовами жилищ, развалинами храмов.
Поле боя перед воротами было завалено телами. Сотни мертвецов – люди лежали друг на друге, наваленные в кучи, валы, горы. Большинство из покойников было вооружено только короткими копьями с костяными или каменными наконечниками, некоторые сжимали дубины и примитивные топоры. Тонкие, свитые из лозы щиты не защитили их обладателей от свинца пришельцев. Кожаные доспехи, покрытые пластинами из дерева и гибких лиан, не спасли от стали.
На холме, у воткнутого в землю знамени, у остывших пушек, наведенных на остатки ворот, стояли двое.
Один из людей был закован в дорогой кастильский панцирь. Матовый, покрытый золотой чеканкой шлем скрывал половину лица, оставляя снаружи только короткую неровно подстриженную бородку и орлиный профиль носа. Человек нервно теребил перевязь, поигрывая окровавленной толедской
Светловолосый, с бледной, отливающей синевой кожей пленник не походил на тех, кто сложил свои головы, защищая селение. И он, действительно, не был одним из них. Испанец недовольно сипел:
– Семь фунтов золота! Только семь! А должны быть горы, сундуки богатств. Для кого ты бережешь свои сокровища, Моксо?
Пленник встряхнул головой. По уголку его губ текла струйка крови, тело покрывали синяки, а на боку алела свежая незатянутая рана, около которой вились десятки мух. Каждый из них говорил на своем языке, но чудесным образов сказанные слова становились понятны для обоих.
– Ты ошибаешься, дон Хуан. Я – не Моксо, а здесь – не то место, которое ты ищешь.
Испанец откашлялся и без замаха ударил тыльной стороной рапиры по ране пленника. Тот взвыл.
– Не думай, что можешь обмануть тех, кто пришел к тебе с именем Господа нашего на устах. Я отмечен Им, и я вижу все твои думы, язычник, чую все твои замыслы, – Хуан Понсе де Леон, губернатор Пуэрто-Рико и конкистадор милостью Божьей, истово перекрестился. – Я буду идти по пятам твоего богопроклятого народа, находить и истреблять его, где бы вы ни находились. Отыскивать и жечь ваши города и деревни, селения и храмы. Ибо я не один в этом пути – за руку меня ведет тот, кто выше каждого из смертных, кто повелевает судьбами мира и кто даст мне после моей смерти то, что заслужил я своей жизнью. Он дал мне эти цветущие земли, которые я нарек Флоридой, в честь светлого праздника Пасхи. Он дал мне твою жизнь, Моксо, чтобы я протянул тебе руку спасения из бездны ада. Пленник захрипел:
– Ты говоришь о своем Боге, воин?
Дон Хуан улыбнулся связанному невольнику, как отец улыбается грамотным речам из уст нерадивого сына.
– Если Ему будет угодно, он станет Богом и для тебя, нечестивец. И тогда у твоей души появиться шанс на царствие небесное, а не геенну огненную. Испанец склонился ниже:
– Где остальные люди твоего племени? Пленник удивленно повел плечами:
– Откуда… – его взгляд скользнул за спину собеседника, на шатры лагеря.
Около одного из них стояли двое монахов в коричневых балахонах. Капюшоны нависали надо лбами священнослужителей, закрывая большую часть лица. Руки миссионеров перебирали бусины четок, губы шептали молитвы.
– Ах да… Конечно… куда же без них, – пленник попробовал усмехнуться и скривился от боли. – Ты ошибаешься, дон Хуан. Я не…
Испанец снова ударил без замаха. Пленник зашипел от выкручивающей тело боли.
– Не ври, язычник. Не меня обмануть пытаешься – перед Господом нашим лжу возводишь… Не будет тебе спасения. Ни тебе, ни народу твоему, – он возвел очи вверх. – Ибо сказано мне: «Приди и корчуй семена злые, очищая землю для посевов праведных».
Пленник не слышал речь конкистадора – он скрутился на земле, замерев в беспамятстве.