Такая работа. Задержать на рассвете
Шрифт:
— Это, наверное, до меня…
В кабинет вошел майор Егоров, он только недавно вернулся из отпуска, и его седые волосы странно выделялись на загорелом лице.
— Кому-то стало скучно работать в розыске? — Егоров знал, что после каждого периода напряженной работы в отделении неизбежно наступает состояние своеобразной расслабленности. Сказываются неминуемые последствия ночных бодрствований, длительное внутреннее напряжение. И все, что еще вчера подавлялось необходимостью точно и неукоснительно следовать приказу, полностью отдавать себя в чужое распоряжение,
На несколько дней люди как будто преображались.
Друзья бранились по пустякам, ничто не вызывало интереса. Сотрудники, которые еще несколько дней назад после восемнадцатичасового рабочего дня непременно задерживались еще хотя бы на несколько минут, чтобы зайти в дежурку, теперь сразу же после обеда начинали подгонять взглядом стрелки часов. Дневные планы не выполнялись, на совещаниях люди дремали, хотя никто не задерживался на работе даже на пятнадцать-двадцать минут. Так продолжалось дня три-четыре. И в эти дни было до крайности тяжело поднимать людей на поиски прозаического воришки, сдернувшего несколько простынь с бельевой веревки.
Егоров все это отлично понимал и в дни разрядок бывал спокойно добродушен.
— Так что вы расшумелись? — спросил он. — Даже в коридоре слышно.
— Меня эта кража простынь доконает, — ответил Тамулис. И добавил: — Сначала простыни, потом портянка пропадет, баночки из-под ваксы.
— А ты не сваливай все в кучу. Произошла кража белья. Нет, ты скажи, зачем тогда нужен уголовный розыск?
Тамулису вопрос не поправился. Он уткнулся в бумаги, всем своим видом, показывая, что не собирается дальше участвовать в дискуссии.
— Если ты мне тоже скажешь, что работа эта грязная, что ее нужно кому-то делать и только поэтому ты здесь, я все равно тебе не поверю…
Барков примирительно сказал:
— Тамулис у нас романтик. Он за романтикой и пришел.
— Романтика уголовного розыска — это единственно: исполнение служебного долга в трудных условиях.
В уголовном розыске спорят о романтике не меньше, чем в литературном институте.
Егоров был уверен в справедливости своих мыслей, хотя чувствовал, что сказал не те слова, которые сейчас нужны Тамулису.
Тамулис неожиданно отложил бумаги:
— Ну, а вообще романтика? Ремарк, Хемингуэй?
— Надеюсь, тебе не придется разъяснять, что это два разных писателя? — вежливо осведомился Барков.
— Нет, — сказал Тамулис. — Хемингуэй — автор двухтомника, который ты мне не вернул до сих пор. А Ремарка я, к счастью, тебе не давал…
— Как тебе сказать… Там больше романтика неудачников, снобов. Понимаешь? А у нас романтика… цели.
— Раскрытие кражи семи простынь — романтично? — поддел Барков.
Егорова спас телефонный звонок.
— Тамулис, — сказал дежурный, — здесь карманника привели. Потерпевший есть, а свидетелей нету…
— Замечательно, — процедил Тамулис, — чудесно все складывается!
Ратанову было тоже нелегко.
Он сидел за старым канцелярским столом и думал, что все преступления, которые он расследовал до сих пор, давались легко или были раскрыты случайно.
Что он сделал за этот месяц? Он хорошо провел «подчистку» участка. Сделал все, чтобы выявить очевидцев. На его месте это сделал бы любой. Не дал сбить себя с толку теоретически вероятными версиями, которые мог придумать десятками любой расторопный третьекурсник с юрфака? Это тоже не заслуга. А что в активе? Показания Сабо?
В Шувалове ничего не нашли, только сестра Насти Барыги подала Баркову отвертку. Эту отвертку дал перекупщице мужчина, купивший рубашку Джалилова, вместо двадцати-тридцати копеек, которых у него не хватило, а она отдала ее сестре. Рубашка? Почти ничего!
И вообще, не преувеличивает ли он свои способности, стараясь раскрыть это тяжелое преступление? Достаточно ли он знает криминалистику, методику раскрытия убийств?
А может, дело совсем не в этом? Ведь считает и по сей день кое-кто, что раскрытие преступлений — это искусство. Есть военное искусство, есть искусство криминалиста… Здесь не обойдешься хорошим учебником или тактическим наставлением, нужен талант.
Есть ли у тебя талант?
Ему вдруг захотелось пойти к кому-нибудь, поделиться своими страхами. Но Альгина в отделе не было. Отлежав две недели в госпитале с осложнением после ангины, он уехал с женой и детьми в отпуск в деревню. Генерал был в Карловых Варах. Шальнов «завалил» литературу и вернулся в отдел очень обиженный.
— Нет, нет, нет, — хлопнул он ладонью по столу. — Нельзя распускаться, нельзя ныть, нужно терпеливо, настойчиво делать свое дело… Делать свое дело… Свое дело…
Он несколько раз повторил это вслух.
«Мы просто устали, — подумал еще Ратанов, — нужно поставить точку, закончить эту первую серию. Чтобы ничего не тянулось. Дать всем отгул, два дня полного отдыха. Всем — за город, на речку, в лес! Что бы ни сказал Шальнов. И поехать самому. За Ролдугу, на речном трамвае… Можно взять Игорешку, Ольга ехать откажется…»
Разговор возобновился у них поздно ночью, когда, кроме Тамулиса, Баркова и Егорова, никого уже не было.
— Ты понимаешь, Алик, — начал Егоров, — конечно, работать над трудной и большой кражей интересней, чём над кражей простынь. Но ты не забудь: чем больше украдено, тем больше ущерб, тем больше чье-то горе! Или убийство! Да я с радостью не прикоснусь в жизни ни к одному интересному делу, если буду знать, что убийства от этого прекратятся. Ты понимаешь, какое это кощунство — мечтать о «большом деле»?
— Я тоже не хочу преступлений, — сказал Тамулис, — но они есть. И когда я работаю над «большим делом», я больше полезен людям.
— Ты и так полезен. Чем меньше преступлений, тем, значит, больше от нас пользы. Не забудь, что, работая над конкретным делом, ты работаешь одновременно по тем делам, которые могли возникнуть, но не возникнут.
— Ну, а как же все-таки с романтикой? — спросил Барков.
— Я так думаю: романтика — это когда человек в борьбе, в трудностях, наперекор всему выполняет свой человеческий долг.