Такая работа. Задержать на рассвете
Шрифт:
— Сильно понастроили! — с уважением вздыхал Лобанов. — Не узнать.
Вскоре замелькали новые корпуса областных Черемушек, магазины, овощные и промтоварные палатки. Наконец машина остановилась.
На здании управления, по обе стороны высоких массивных дверей, висели две одинаковые черные вывески с крупными золотыми буквами. Двери не оставались закрытыми ни на минуту: то и дело в подъезде появлялись новые люди в форме и в гражданской одежде, козыряли вахтеру или показывали пропуска.
И, с уважением поглядев на эти черные
— Налегина? — переспросил тихий, незаметный человек, сидевший за крайним столом. — Сейчас придет.
— Ну, как он здесь? — спросил Лобанов. — В Шедшему назад не просится?
— Может, и попросится… Данилов как-то сказал…
В это время дверь неожиданно открылась, и в коридоре показался Налегин. Разговорчивый оперативник не замедлил снова углубиться в бумаги.
— Какими судьбами? — Налегин с удовольствием оглядывал обоих шедшемских работников, принарядившихся, серьезных, с одинаковыми узкими галстуками из индийской парчи. — Как вы живете? Надолго сюда?
— У меня сборы недельные, с завтрашнего дня, — ответил Васька, отыскивая на лице Налегина печать недавних переживаний, — а Александр Иванович в понедельник назад.
— Сегодня свободны вечером?
— Я в Остромске давно не был, — сказал Лобанов, — можно сходить куда-нибудь. Вам виднее. Но только не в ресторан, а то мне завтра с утра к терапевту.
— У нас сегодня как раз хороший концерт в Доме культуры. Сейчас я закажу билеты через одного товарища, а то вечером не достанешь. Ну, как жизнь? — он подмигнул проводнику.
— Все хорошо.
— Как Ксанф?
— Он здесь. В питомнике. Был у него весной острый катар, но все благополучно. Приедешь его повидать?
— А как же! Но сначала позвоним насчет билетов. — Налегин набрал номер и, чтобы не мешать Ферчуку, прикрыл ладонью трубку. — Мамонова, пожалуйста.
Услышав знакомую фамилию, Ферчук на секунду обернулся: Мамонов был знаменитым в области фельетонистом. Особенно часто и с удовольствием писал Мамонов на темы, связанные с работой милиции. О том, что Мамонов был еще и институтским товарищем Налегина, Ферчук не знал.
— Привет! У меня к тебе большая просьба. Попробуй достать еще два билета в Дом культуры для моих друзей из Шедшемы. — Внезапно он замолчал, заметив обернувшегося к нему Ферчука. — Пойдешь, Илья Евграфович?
— Спасибо, не пойду, — Ферчук как-то поспешно собрал бумаги и тихо выскользнул из кабинета.
— Два, Женя!
— Итого, три, — отозвался на другом конце провода Мамонов, — Спартак тоже звонил.
— Значит, договорились!
— Слава, — спросил Васька, от внимательных глаз которого никогда и ничто не ускользало, — что это за человек, — он кивнул на стол Ферчука, — ты его зовешь Ильей Евграфовичем, на руке у него написано «Вова»? И вообще?
— Толком, пожалуй, я и сам не объясню. Думаю, что сначала было написано на руке какое-то женское имя, а потом, когда женился, он его переправил на первое попавшееся мужское, чтобы не травмировать жену…
— Наверное, «Зоя»? — быстро сообразил Васька. — А вообще?
— Я его сам не пойму… Способности у него есть; ты не смотри, что он такой тихий и незаметный, от него ничего не ускользает, он за три стены слышит. Память какая! А вот раскрывать преступления совсем не может.
— Ну, вот ты его и охарактеризовал, — спокойно вошел в разговор молчавший до этого Лобанов, — он главного в своей работе не умеет…
Платонов и Лобанов опаздывали. Налегин, Мамонов и Шубин ждали их на аллее у входа в Дом культуры.
Мамонов, плотный коренастый крепыш, которого за сходство со знаменитым боксером называли в институте Джо Луисом, чувствовал себя неважно — у него ныл зуб.
— Где же они? Скоро двадцать пять минут!
Шубин хладнокровно посматривал на часы.
— Вон они бегут.
— Сели не в тот автобус, — улыбаясь, объяснил Васька. Он поправил сбившийся набок галстук. Помятый воротничок сорочки выбивался сзади из-под воротника пальто. Платонов чувствовал себя в Остромске неуверенно — Налегин уловил это еще утром.
— Знакомьтесь.
— Платонов Василий.
— Лобанов.
— Мамонов. Здесь три билета вместе. Можете сесть рядом в партере, а мы со Спартаком пойдем на балкон.
— Нет, нет, — запротестовали Платонов и Лобанов, но Мамонов только похлопал Платонова по плечу и тут же скривился: больной зуб, видимо, давал о себе знать.
Когда они входили в зал, звенел третий звонок и билетеры уже закрывали двери. В темноте кое-как протиснулись на свои места в третьем ряду. Сцена была видна отсюда хорошо.
Конферансье начал программу с фокуса: он несколько раз торжественно разорвал афишу со своим именем, переложил обрывки из одной руки в другую, смял в комок, дунул и тут же вытащил ее из комка, мятую, но совершенно целую.
— Это очень просто делается, — сказал конферансье, — сейчас я вам все объясню, Только смотрите внимательно. Тогда вы запомните и сможете показывать фокус своим родным, знакомым, соседям. Вы все, дорогие товарищи, понимаете, что у меня в руке две одинаковые афиши, одну из которых я вот так рву на части… Видите? — он показал. — А вторую, целую, которая была у меня в руке с самого начала, я показываю вам вместо разорванной. Понимаете? Это очень просто сделать! Возникает, правда, другой вопрос: куда деть разорванную афишу? Очень просто: ее нужно склеить! Как? Показываю: дунуть, и вот! — Из кулака конферансье показалась еще одна целая афиша. Больше в руках у него ничего не было. Зал весело зааплодировал.