Шрифт:
Белая дорога
Туман отступал. Это была не та дымчатая завеса, что на рассвете сползает клубами с холмов и затопляет долины летом; не хрустально-ледяное покрывало зимнего рассвета, когда воздух состоит из тысячи иголочек, пронзающих нос и щеки, а руки сводит даже в теплых варежках. Нет, это была иная разновидность тумана – тумана боли, и боль исходила откуда-то с южного полюса тела, с островов Левая и Правая Ноги, которые катастрофа превратила в Архипелаг Костей. Мгла исчезала, уходила, казалось, в самое себя, дабы возвратиться при малейшем движении, и, конечно же, она вернулась, стоило Виктору положить ладонь на бедро. В мозгу вспыхнула сверхновая звезда, разбрасывая под черепной коробкой осколки боли. Однако какой бы мучительной не была боль, она не позволяла сознанию вернуться в черную дыру беспамятства, что означало бы только одно – смерть.
Жить Виктор любил. Несмотря на нищенскую зарплату учителя истории, уход жены и прочие сюрпризы, коими нашпигована жизнь. Ведь и радости тоже хватало, не так ли, Виктор Степанович? А если ее не было, то все равно смеялся. У тебя постоянно все не как у людей: тебя, понимаешь ли, ненавидят, а ты этих самых ненавистников, наоборот, уважаешь и даже водку с ними пьешь; у тебя пытаются отобрать последнее, а ты, благодетель наш, мало того, что не препятствуешь – сам отдаешь; а когда коллеги завидуют черной завистью директору школы за присвоение очередной награды, ты радуешься чужому благополучию. Несовременный ты человек, Виктор Степанович, прямо белая ворона. Никто и никогда не видел белых ворон, а ты видел – когда по утрам брился перед зеркалом, сокровенно разглядывая свое лицо…или когда невесть зачем глянул в зеркальце заднего вида, хотя любой нормальный водитель не сводил бы глаз с дороги в такую погоду – липкий снег, падающий невероятно крупными хлопьями, нормального водителя заставил бы уткнуться в лобовое стекло. Но нет, ты ведь особенный, мать твою! И вот ты валяешься в каше из снега, стекла и пластмассы, уперевшись спиной в искореженную дверцу изрядно пострадавшего «Жигули», с раздробленной ногой, а может и обеими раздробленными ногами, и сквозь туман ощущений, с которыми сравнятся разве что инквизиторские пытки, глядишь на чудовищно громадные хлопья снега, равнодушно падающие с пустых, равнодушных небес. Хрен с тобой, Виктор Степанович, если бы ты перевернулся на «жигуленке» где-нибудь в центре Нерчинска, или даже в Москве. Короче, где через десять – пятнадцать минут за тобой приедет белая «Газель» с красным крестом на борту. А ты создал проблему, Виктор Степанович, ничего не скажешь, а проблема, дорогой вы наш педагог, заключается в том, что ты в данный момент находишься не в Москве и не Нерчинске, и даже не в деревне Ёлкино Мухосранской губернии, где любая бабка выходит тебя почище профессоров из Склифосовки.
Ты в лесу.
До ближайшего поселка – два километра. Санаторий Ургучан, куда Виктор Степанович и направлялся. Подправить здоровьице, ха-ха. Подправил, молодец, хлопаем обеими руками, дядя Витя.
А теперь, уважаемый, вопрос стоимостью в миллион рублей – что ты будешь делать? Только думай пошустрее, ведь сейчас не лето, понимаешь ли, и разбитые косточки скоро взвоют благим матом. Или ты наивно полагаешь, что хуже уже не будет? Ах-ах, а еще учитель! Кстати, сколько нынче градусов ниже нуля? Дай-ка вспомнить… М-м… кажется минус десять точно есть, если память не изменяет… а чего это ты схватился за телефон, дядя Витя? Забыл, что ты в полной глуши? О какой сотовой связи здесь может идти речь? Так что извиняй, дядя Витя, но дело твое – дрянь… Э, амиго, не вешать нос! Все на самом деле не так уж и плохо. К примеру, тебя подберет какой-нибудь старикашка, в бардачке которого горит путевка в санаторий. И вообще, у тебя же еще целы руки. Да-да, дружок. Предлагаю ползком – либо на главную трассу, либо до Ургучана. Лучше, конечно, до санатория, ведь до шоссе ползти гораздо дольше, да к тому же еще и в гору. А до Ургучана ты докатишься, как колобок. Ну, ноги в руки и айда!.. Понял, шутка не удалась.
Виктор отшвырнул бесполезный телефон. Затем перевернулся на живот (движение вновь вызвало болезненную вспышку) и… пополз. Мягкий снежный покров, по которому двинулся учитель, успокоил боль в ногах свои холодком, однако Виктор понимал – это ненадолго. Скоро поломанные конечности онемеют, а стон костей перекинется на почки. То – то будет весело, правда, Виктор Степанович? Вспомни фильм «Ползком от гангстеров». Там грудному ребенку удалось уйти от дядек-гопников, а вот удастся ли тебе уйти от смерти? Тогда двигайся, дядя Витя, шевели оглоблями, черт тебя подери, и, быть может, ты и облапошишь костлявую. Эта жадная сука всегда рядом, а теперь она как никогда близка, еще чуть-чуть – и ты увидишь ее плотоядный оскал, и долго она будет тебя пожирать, смакуя и чавкая. Думаешь, не за что тебя съесть? А вспомни-ка молодость, дядя Витя, когда никто не звал тебя дядей и Степанычем, мир лежал у твоих ног, и неуемное либидо однажды наградило тебя гонореей, и нельзя было выпить отличнейшего пивка, ибо антибиотики и пиво – вещи несовместимые. Помнишь того парня, который полз как же, как это делаешь ты? Тебе и твоим дружкам не понравились его длинные волосы, хотя в те славные времена подобная прическа «под битлов» была довольно популярна и носил ее каждый третий – с того Олимпа, с коего глядел ты на мир молодыми глазами, подобные люди казались тебе недочеловеками и носили почему-то прозвище «педерасты», хотя ты знал, кто такие настоящие педерасты. А еще у этого парня, помимо «битловских» волос, имелась в наличии дерзкая джинсовка (в те благостные восьмидесятые – зависть всех пижонов) и, самое возмутительное, – ясные глаза, горящие какой-то неземной свободой. Теперь-то понятно, что ему неизвестным, непостижимым для твоего рассудка образом удалось подняться над серостью и эмоциональной нищетой быта. Да ты и тогда это знал, просто тот неформальный дух не имел определения, и это непонятное чувство возмущения, поднявшееся в тебе, заставило как следует врезать «хиппи» по сопатке и смотреть сотоварищи на его корчи у ваших ног. Одно это уже дает право смерти поиграть с тобой, как кошке с мышкой. Или когда ты впервые в жизни устроился на работу, не имея в портфолио даже занюханных «пэтэушных» корочек, не говоря уж о дипломе преподавателя истории. Ты пахал на заводе, собирал там всякие детские коляски, кроватки, пил спирт с алкашами-напарниками и, естественно, докапывался до одного аутсайдера из соседнего цеха, кидая в него болты и гаечные ключи – изо дня в день, словно тебе нечем было заняться. А в один прекрасный момент аутсайдер тебя послал на три буквы, сам швырнув в тебя охапку болтов, и ты с алкашами чуть ли не до смерти избил парня прямо на рабочем месте, и, самое интересное, – хоть бы кто заступился, остановил вас и, погрозив пальчиком и милицией, прекратил кровопролитие. Как бы ни так! Все стояли и смотрели, как вы дубасите его, лежащего на захарканном полу цеха, ногами и упиваетесь властью над этим тараканом. И тебе это нравилось, Виктор Степанович, тогда это тебе приносило удовольствие, не то наслаждение, которое испытывает садист, вовсе нет! Просто ты считал, что прав, а кто тебе перечил, получал по морде и по почкам, и твое узкое миропонимание видело в этом справедливость. Вот каким говнюком ты был, дядя Витя! А теперь ползи, замерзай, подыхай.
…Он глянул через плечо. Погрузившись в воспоминания о былом, Виктор и не обратил внимания на поворот, за которым скрылся его несчастный автомобиль, и как долго он двигается по этой бесконечной пустой белой дороге, он сказать не мог. А не один ли фиг, Витенька, ежели тебе так и так околеть здесь суждено? Тогда шевели поршнями, забудь о времени и о том, в какой передряге ты оказался, и подумай лучше о чем-нибудь другом. Например, как ты докатился до того, что стал хорошим дядей, ставящим чужие интересы превыше своих. Интересно, дядя Витя, в кого все-таки ты пошел – в маму или папу? Надо полагать, в мамку, ибо батьку ты за всю жизнь видел раза три – Степан Алексеевич без конца ошивался по тюрьмам, так что брать пример с традиционного главы семейства тебе не довелось. Зато сколько мифов и легенд ты наслушался об отце из уст вшивых соседей-алконавтов, чокающихся гранеными стаканами со своими зеркальными отражениями. Хватило бы на увесистый том, но в вкратце биография Степана Алексеевича такова: однажды в подростковом возрасте он украл на вещевом базаре какую-то ерунду, не попался, украл еще и еще, потом все же попался, но простили… В школе Степа отбирал у октябрят завтраки, бил кого-то, однажды на него заявили в милицию, но тут нарисовалась Степина мама, упала на колени перед милиционерами… Сцена была еще та. Но – опять простили. Степка добра не помнил, продолжал свои деяния, снова милиция, снова мамка на коленях… Хрен Степке – не простили… Дальше- колония для малолетних сроком на пару лет, выход на свободу, вновь воровство, грабежи… Когда только успели Витеньку зачать? И какого черта Витина мама связалась с бандюком? Степан Алексеевич оборзел до потери пульса, ему уже было наплевать, где он будет через неделю – на нарах или в переулке «обрабатывать» очередную жертву. Наконец, случилось то, что и должно было когда-нибудь случиться – Степана убили. Во сне. Прямо на шконке. Пока никто не видел. Склеил ласты, как говорит нынешняя молодежь, и кони двинул, как выражаются в местах не столь отдаленных. И ты, дядя Витя, судя по всему, ласты склеишь. Чувствуешь ли ты, как немеют ноги? Ба, да ты уже и забыл, когда в последний раз раздробленные косточки давали о себе знать! Вот оно, брат, обморожение. Успокойся, пока все не так страшно, не накручивай себя, просто побыстрее двигайся. Помнишь: «Основа жизни – движение»? Следуй этому мудрому девизу, и, глядишь, тебе тогда отрежут всего одну ногу – вместо двух. А если повезет, то и парочкой пальцев отделаешься.
Послушай, педагог любезный, а когда же покажется проклятый санаторий, а? Матерь Божия, они что, не могли его поближе к главной дороге построить?! Это только у нас, в нашей славной кретинской стране, так могут, потому что всегда в ней находились бараны-любители все усложнять… кто злиться? Я злюсь?! Дядя Витя, я пока еще не злюсь, а пар выпускаю! А вот кто у нас нервный, так это вы, Виктор Степанович, и не спорь. В конце- то концов, мне ли не знать? Помню, годика три назад, во время педсовета вы дали волю гневу. Ай, как вы орали! Еще бы, – какому мало-мальски соблюдающему честь педагога человеку понравятся условия, принуждающие детей к явной эксплуатации? У тебя слюна текла по подбородку – до того ты был взбешен и абсолютно за себя не отвечающим, хотя, признаю, логика твоих суждений и сыплющихся на коллег аргументов ни разу не нарушилась. Бедные старушонки, за тридцать лет работы в школе, наверное, никогда не видели подобных психов. И, заметь. Никто даже слова не вякнул – они точно спасовали перед твоим неистовством. Все наивно полагали, что ты умеешь проявлять только трогательное обаяние – ан нет! Думаю (и ты согласишься со мной), взрыв негативных эмоций ужаснул этих глупых куриц и попросту сломил всяческое сопротивление. Ай-яй-яй! И этого человека я недавно называл благодетелем! Тебе самому не мерзко? Хотя тогда, на педсовете, ты был, бесспорно, прав, а вот кто придумал отправлять учеников заниматься ремонтом помещений мэрии – это вопрос. Видимо, это своеобразный учительский поцелуй в зад мэра. Одним словом, убожество…
… Так. Не понял. Команды «отдыхай» не было. Устал? Ну, отдохни. Пять секунд. Знаю, знаю, холодно, потому и советую не задерживаться.
После небольшой передышки Виктор почувствовал – что-то не так. Нет, с ногами как раз дело обстояло более-менее неплохо – если в данной ситуации уместно такое определение. Закавыка вышла с руками, с этими конечностями, которые и сделали из обезьяны человека, помогли ему изобрести колесо, порох и гребаные автомобили, чтобы приличные люди потом ползали по тайге с поломанными ногами и мерзли, как распоследние волчары. Какой позитив, мать его! Аж зааплодировать захотелось, но – увы! – мышцы трицепсов свело донельзя, и теперь приходится наяривать по белой дороге (где хоть бы какая тварь показалась), стиснув зубы.
И тут взвыли ноги. Холод, до этого успокаивающе, можно сказать, анестезирующе действуя на крошево из костей в мешке из плоти, повернулся-таки к Виктору задницей. Теперь этот поганец лобзиком проходит по несчастным конечностям, свербя мозг и сводя челюсть. Но, не смотря на дичайшую боль, Виктор и не подумал остановиться. А на хрена? Созерцать торчащие на коленях бугры, которые красноречивей любых умников-врачей говорят, что у тебя не просто открытые переломы, а настоящий фарш из костей и мяса? Увольте. Забей и шевели попой… Между прочим, не находишь, что уже смеркается? И вообще…
Где-то хрустнула ветка. Виктор замер, боясь вздохнуть. Неужели, неужели?!.. А ну как показалось? Скорее всего – показалось; снега свежего кругом полно, вот он и хрустит под тобой, дядя Витя, а изнервничавшийся рассудок подкидывает тебе версию, что ты не один…
Опять хруст сухостоя. Э, нет, братцы, какой же это глюк? Так реально, так живо, ибо звук издавало существо живое, и тогда Виктор заорал изо все сил:
– Эй! Помогите! – Он вновь застыл. Тишина. Как в могиле. Виктор, сощурившись, вглядывался в прикрытый тенью лес по левую стороны от себя.
Хрен там, Виктор Степанович, а не спасение. Белка, поди, проскочила, а ты уже и орать. Или – вот умора! – глухонемой лесник. Или…
В теряющие надежду мысли ворвался новый звук. Он катился с той стороны, откуда приполз Виктор, и этот звук он не мог перепутать ни с чем – так выли волки. Учитель истории провинциальной школы никогда бы не мог подумать, что человек с развороченными ногами способен на такую прыть, какую развил он.
Уже через минуту пот заливал глаза, стекая из-под шапки; боль в голенях и мышцах рук отступила на задний план; снег летел в разные стороны – Виктор ускользал от смерти, решившей ускорить развязку. А первому вою уже отвечал второй, и звучал он намного ближе и именно с той стороны, откуда, как заблуждался Виктор, на него вышло спасение. Если считать волчьи клыки спасением от более медленной и тяжелой гибели, Виктор выбирал последнее. Правильно, кому понравится, если его будут есть живьем?..