Таких щадить нельзя (Худ. С. Марфин)
Шрифт:
Голубкина особенно заинтересовала эта жадность Каракурта на золото. Невольно напрашивались два вероятных объяснения. Или Каракурт, желая обеспечить приближающуюся старость, стремился хранить свое добро в золоте — металле, не теряющем ценности, не портящемся от времени. Ведь поместить большие суммы денег в сберкассы, не вызывая подозрения, он не мог. Может быть, он рассчитывал переехать куда-нибудь подальше от здешних мест, скажем, в Белоруссию или на Украину, и жить на награбленное золото, постепенно маленькими дозами реализуя его на рынке. Что ж, это вполне вероятно. Но возможно и другое. Золотом стараются запастись те,
Сопоставив показания Жорки Мухаммедова и Косого, Голубкин установил, что в общей сложности золотые вещи, переданные ими Каракурту, должны были иметь немалый объем. Трудно рассчитывать, что в условиях города Каракурт решится укрывать награбленные драгоценности, закопав их в землю. Даже в частной квартире, снятой у малознакомых хозяев дома, хранение такого количества изделий из ценного металла связано со значительным риском. Похоже, что нераскрытое гнездо Каракурта нужно искать среди тех, с кем он был близок. Но таких людей Иван Федорович не знал. Да и трудно было представить, чтобы у такого, как Каракурт, мог быть близкий человек. Сообщник — еще другое дело. Да и то, если этого сообщника Каракурт целиком подчинил себе, знал за ним преступление, раскрытие которого грозило бы этому сообщнику серьезной карой.
Вдруг Иван Федорович вспомнил про открытку, обнаруженную на столе Каракурта. О чем там шла речь? О барахле. Барахло в лексике уголовного мира — понятие растяжимое. Оно охватывает собою всякое имущество: от старых портянок до соболей и золота включительно. Полковник заглянул в портфель и вытащил открытку, обнаруженную при обыске. «Да, вполне возможно, что золото здесь, — подумал он, еще раз прочитав текст. — Но в каком же доме по улице Дальней живет этот Сева… Стоп! Ведь Коновалов живет именно там, и его зовут Севастьян Парамонович! Такое имя, сейчас не часто встретишь. Значит, ему и писал Каракурт.
— Алеша! — окликнул полковник сидящего на заднем сидении Кретова. — Ты не помнишь адрес Коновалова?
— Дальняя сто двадцать шесть! — в один голос ответили Кретов и сидящий рядом с ним Кариев.
— Вот к нему мы сейчас и заглянем, — решил Голубкин. — Надо заехать в отделение милиции. Людей взять на всякий случай.
Внешность Севастьяна Парамоновича Коновалова была строгая, можно сказать, даже аскетическая. Высокий и очень худой, с глубоко запавшими большими черными глазами, смотревшими на всех с настороженной враждебностью, с длинной, чуть засеребрившейся от седины бородой, он походил на убежденного раскольника, старца из старинного таежного скита. Впрочем, худоба его шла не от нездоровья и телесной немощи. При всей своей худощавости Коновалов обладал железным здоровьем, и его костлявый кулак по силе удара уступал разве только кувалде.
А вот усадьба Севастьяна Парамоновича и в самом деле напоминала отгородившийся от мира скит. Земляная стена-дувал, огораживающая его усадьбу, была наполовину выше обычной. По верху стены были вмазаны осколки битого стекла, остро обрезанные жестянки и куски колючей проволоки. Попробуй лихой человек перебраться через эту стену — до самой смерти не забудет он предусмотрительности Севастьяна Парамоновича.
Под стать стене и пес, охранявший усадьбу. Огромная киргизская овчарка, с обрезанными для злобности ушами, рычала не только на входивших во двор, но даже и на тех, кто проходил мимо калитки.
Непрошеных гостей Севастьян Парамонович встретил неприветливо. Хотя все прибывшие с Иваном Федоровичем были одеты в обычные пиджаки и брюки навыпуск, Коновалов сразу же понял, что это за люди. Отворив калитку, он остановился в ней и недружелюбно спросил:
— Чего надо? Отец за сына — не ответчик. Аркашку забрали — вся в доме перевернули, баранов искали, а теперь снова за баранами пришли.
— Нет, — ответил Голубкин, — не за баранами, я за вами.
— Зачем я вам понадобился? — нахмурился Коновалов. — Я к тому делу касательства не имел.
— Все может быть, Севастьян Парамонович, — улыбнулся Голубкин. — А вот не узнавать старых знакомых не годится. И двери загораживать не стоит. Невежливо, а главное бесполезно.
— Не знаю я вас, — хмуро ответил Коновалов, не отходя, однако, от калитки. — И чего скалитесь? Дело говорите.
— Неужели не узнали Ванюшку Голубкина? — весело рассмеялся Иван Федорович. — Ну, того, которого ваш дружок Самылкин чуть на тот свет не отправил.
При упоминании фамилии Самылкина Коновалов вздрогнул и, протестующе подняв руки, попятился от калитки. Голубкину даже показалось, что он слегка побледнел.
— Господь с вами! — скороговоркой зачастил Коновалов. — Разве узнаешь через столько-то лет. Я и Игнашку, почитай, уж лет двадцать пять не видел.
— Ну, а врать зачем? — резко проговорил Голубкин, входя в калитку. — Игнашку Самылкина вы видели совсем недавно. Дельце с ним не одно обделали и даже барахлишко его у себя спрятали.
— Господи! Воля твоя! — воскликнул Коновалов. — Да за что такая напасть? Я откуда вы такое взяли, товарищ, извиняюсь, гражданин начальник? Игнашку я и видеть не видывал, и слыхом не слыхивал. Клевета это.
— А это все подтвердит вам сам Самылкин, — прервал причитания Коновалова Голубкин и приказал Кариеву: — Обыскать!
При обыске в карманах у Коновалова ничего не нашли.
— Что ж, пойдемте в дом, — сказал Голубкин. — Веди, хозяин. Показывай свои хоромы.
В сопровождении Коновалова работники уголовного розыска вошли в дом, оставив во дворе двух милиционеров.
В трехкомнатном домике Коновалова все блестело: блестели недавно покрашенные полы, спинки и шарики никелированных кроватей, новая, словно только что из магазина, мебель, чисто протертые стекла окон, и особенно киоты множества икон в передних углах каждой комнаты. Даже разостланные на полу домотканые половики и те, казалось, тускло поблескивали. Видно было, что чистота пола и новизна вещей являются предметом особых забот хозяев дома.
— Что это, — огляделся Голубкин, когда все вошли в залу, — дом у вас словно бы и нежилой? Все новое, как на выставке.
— Некому у нас в горницах-то гваздать, — хмуро ответил Коновалов. — Мы со старухой все больше в кухне. Там и едим, там и спим.
Жена Коновалова, маленькая сухонькая женщина, выскочила навстречу посетителям, с испугом посмотрела из мужа и юркнула обратно в кухню. С виду, по одежде, она походила на нищенку, но никак, не на хозяйку трехкомнатного дома и обширной усадьбы с садом.