Такое короткое лето
Шрифт:
Шли молча. Евдоким несколько раз бросал взгляд на председателя, но тот, занятый своими мыслями, не замечал его.
И только когда зашли в контору и Зиновьев сел за свой стол, спросил, подняв глаза на Канунникова:
— С чем приехал?
— Насчет рыбалки говорил, помнишь? — Евдоким переступил с ноги на ногу. Он остановился у порога, не решаясь подойти к председательскому столу.
— Как не помнить? — ответил Зиновьев. — Только не до рыбалки мне сейчас. Посевная на носу, а семян нет. Техника еще не вся отремонтирована. Иди к нам молотобойцем, — неожиданно предложил он. — Ты мужик здоровый, у тебя получается.
Работать
— Ну коли не хочешь, прощай, — сухо сказал Зиновьев.
Может быть он надеялся, что именно эта сухость заставит Евдокима согласиться на новое предложение. Колхозу позарез требовался еще один молотобоец. Но председатель ошибся.
— Прощевайте, — ответил Евдоким и повернулся к выходу. Зиновьев вытянул на столе руки, сжав кулаки.
— Попозже, может, что и решим, — произнес он, когда Канунников уже взялся за скобку двери. — А сейчас пока живи, мы тебя с земли не гоним. — Ему все же не хотелось окончательно отказывать единоличнику.
Прежде, чем возвратиться домой, Евдоким решил зайти к Спиридону. Но того дома не оказалось: уехал на пашню оборудовать стан. «Все сегодня идет наперекосяк», — подумал Евдоким и, попрощавшись с женщинами, направился к берегу. В лодку он сел с невеселым настроением. Гребнув несколько раз, Евдоким опустил весла.
Течение отнесло его на середину Чалыша. Перед ним открылось залитое весенним солнцем Луговое. Село протянулось вдоль берега на целую версту. Занятое своими делами, оно отмахнулось от Евдокима. В его душе скопилась горечь. Он начал понимать всю непрочность своего положения. Остаться единоличником ему не удастся, идти в колхоз он не желал. Новая жизнь, какой бы суровой она ни была, уже не свернет с определенной для нее дороги. Колхозы не отменит никто. А он будто не замечает этого, распахивает землю, сколачивает маленькое хозяйство. Надо менять весь уклад жизни, на все смотреть по-другому. Но Канунников словно внутренне оцепенел, у него не хватало сил перешагнуть через самого себя.
Евдоким все думал: почему же оказалось так, что он стал не нужен? Из-за того, что не пошел в колхоз? Но он ведь и без того всю жизнь только и занимался тем, что пахал землю, причем пахал хорошо. Его полю всегда завидовали деревенские мужики. А теперь он вроде бы вне закона, нежелательный человек в своем государстве. Какая же сила сорвала его с земли и погнала, словно бурьян по дороге, ведущей неизвестно куда? И еще одна мысль не давала Евдокиму покоя. Он все искал среди бывших односельчан человека, которому было бы выгодно, чтобы таких, как Евдоким, отлучили от пашни. Искал и не находил. Потому что тут же задавал себе новый вопрос: чем же мы будем кормить детей и внуков, если землю покинут те, кто с полуслова, с полувзгляда понимает ее? Кому же растить на ней хлеб? Он вдруг представил поля вокруг своей деревни заброшенными, заросшими бурьяном, и почувствовал холодок, подбирающийся к сердцу.
Из оцепенения его вывел крик гусей. Евдоким поднял голову и увидел их саженях в двадцати от себя. Они вылетели из-за поворота реки и очутились почти у самой лодки. Но, заметив человека, осторожные птицы тут же отвернули в сторону и стали забирать круто вверх. Канунников проводил их взглядом и еще раз подумал о том, какие богатые здесь места. Почему-то вспомнился осетр, который в прошлом году поранил ему руку. Евдоким поднес левую ладонь к лицу, посмотрел на шрам, подвигал пальцами. Пойдет вода на спад, опять начнут попадаться осетры.
К дому Канунников подъехал, когда солнце уже садилось за реку. Подкрашенная лучами у самого горизонта нижняя кромка облаков походила на отблески зарева. Тяжелая свинцовая вода, затопив луга, катилась к Оби. На берегу, словно изваяние, сидела собака, подаренная Спиридоном. Увидев ее, Евдоким обрадовался, словно увидел самое родное существо на свете.
— Буян, Буян, — позвал Евдоким и она кубарем скатилась по крутому склону к воде, бросилась к нему, завиляв хвостом.
Канунников потрепал ее по голове, вытащил лодку на песок и пошел домой. Наталья уже давно ждала его. Печь была истоплена, на плите, прикрытый деревянной крышкой стоял чугунок с похлебкой.
— Есть, поди, хочешь? — спросила она и стала накрывать на стол.
Налила в чашку похлебки, нарезала хлеб. Подождала, пока за стол сядет Евдоким, сама села на другую скамейку напротив. Ей не терпелось узнать, что сказал Евдокиму Зиновьев, но она решила подождать, пока он не расскажет об этом сам. Однако тот словно не замечал ее нетерпения. Неторопливо отламывал от ломтя хлеба небольшие кусочки, не спеша пережевывал их. Наконец, не вытерпев, она спросила:
— Ну и что тебе там сказали?
Евдоким поднял голову, долго и молчаливо смотрел на нее, потом ответил:
— Ничего хорошего. Рыбалка Зиновьеву не нужна, он севом занят. Молотобойцем в кузню предложил.
— И что ты ответил? — Наталья нетерпеливо подалась вперед.
— Сказал, что подумаю, — соврал Евдоким.
— А, может, нам уехать отсюда? В Олениху вернулись бы, там все же свои.
Евдоким опустил голову. Перед глазами снова встала Олениха, большое красивое село с белокаменной церковью на взгорке, от которой открывался вид на реку и на поля, начинавшиеся сразу за лугами. Вся жизнь прошла около нее. В эту церковь маленьким мальчиком ходил он по праздникам с матерью. Около этой церкви высмотрел в кругу девчат Наталью и впервые ощутил, как сладостно замирает сердце от девичьего взгляда. Сколько вечеров ходил он, вздыхая, около нее, пока она не разрешила проводить ее до дому. Ах, Олениха, Олениха!
Конечно, жить там интересней, чем здесь. Но как изменилась ты с тех пор, когда началась коллективизация. Сейчас это уже другое село, живущее по другим законам. Вернуться туда — значит признать полное поражение свободной жизни. А у Евдокима в самой глубине души еще теплилась маленькая надежда на ее возможность. На то, что все еще может вернуться к старому.
— Нет, мать, в Олениху нам путь заказан, — с тихим вздохом сказал Евдоким. — Поживем здесь, посмотрим, что выйдет.
Спать легли каждый со своей думой. Евдоким долго не мог сомкнуть глаз. Смотрел в потолок, ворочался. Вспоминал прежнюю налаженную жизнь и все искал, кому она не дала покоя. Наталье тоже не спалось. В течение ночи несколько раз плакал сын, и она вставала к нему. Сон пришел только перед утром.