Такой же толстый, как я
Шрифт:
Нет. И не думай! Не этот. Другой. А этот – не будет. Появится другой, и всё тебе будет. Полюбит. Ты? А ты его – как получится. А с этим – никогда и ничего. Говорят, ну да, говорят, они всегда обратно приползают – и всегда потом, когда уже не надо. Но ты не жди, запомни: с этим – никогда и ничего. А так, да, всё будет – и цветы, и замуж, чего реветь-то»
Не греши напрасно, иди домой
«Нет никакой магии, не существует. Или есть, но не работает. Или работает, но неправильно. Вот садишься и начинаешь, делаешь, как учили. Кто, кто научил? Неважно, много было желающих, чуть меньше – умеющих, и один, кто наказал смотреть за людьми, как они правят странную тайную службу – вроде ни над чем, ни о чём, ни для кого. И ты, как они, не спеша, вытягиваешь длинную белую руку, тянешь её и тянешь, не секунду-другую, а день за днём. Змеится по улице, когда надо – поднимается
Оставит в покое. А потом не скрываясь возьмёт за сердце и прижмёт. Да много разного есть. Или словами, или предметами, или чем захочешь можно. Одна беда: когда его, наконец, прихватит, так плохо станет, что лучше бы не родился, – даже и тогда он не подумает о тебе. «Хреново, скажет, помираю». Ляжет, в самом деле, и помрёт. Или выправится.
Но так о тебе и не подумает».
Грех празднословия
Как всякий живой, я не знаю, что там, в аду. Предполагаю только, что всё те же наши страхи и неудобства, усиленные до невыносимости, а здесь можно поймать слабую тамошнюю тень и умножить её на самую большую цифру, какая придёт в голову.
«Я безумно тебя хочу» «:)»
Из вечера в вечер смайлик является достаточным ответом, но однажды к вялой этой фразе в самом деле приливает кровь, да так, что тело корчится, пальцы скрючиваются, а сердце (при чём тут сердце? – а при том) медленно разрывается, открываясь безобразной и сладкой раной. И ты трясущимися руками выводишь эти огненные буквы и получаешь предсказуемое:
«Я безумно тебя хочу» «:)»
Или так:
«Мне больно» «Извини»
Мне больно слышать, что тебе не нравится мой супчик. Мне больно узнать, что мы тогда ошиблись. Но когда-нибудь действительно становится больно, настолько, что сначала вспыхивает возмущение – разве можно живому человеку причинять такое. Хватаешь за плечи, поворачиваешь к себе – мне больно! посмотри на меня, мне больно! Невозможно дышать, в горле свистит – уродливые физиологические звуки, ничего романтичного.
В груди жжение, в животе спазмы, в голове тоже какие-то микровзрывы – будто тебя в твою же смерть мордой ткнули и не дают закрыть глаза.
«Мне больно»
«Извини»
Это снова и снова происходит, медленно и страшно, как во сне, когда перебираешь тяжелыми ногами, но не можешь бежать, заносишь руку для удара, а она падает. Ты говоришь – а слова пустые, сыплются даже без стука, в вату. И думаешь: «Так в аду».
Лучшим на свете качеством мне кажется осознанность.
Прекрасно, когда человек понимает, что с ним происходит; отдаёт себе отчет в причинах каждого своего поступка; переживает ощущения, как в последний раз. И знает, как называется то, что он делает. Я теряю голову от подобных людей, они великолепны. То есть, такие тоже могут быть и лгунами, и трусами, и кем угодно, – но они точно об этом знают.
Я к этому стремлюсь. Слишком часто в текстах проскальзывает фраза «и вдруг понимаешь», потому что для меня нет ярче переживания, чем внезапное осознание.
И вот вчера опять «вдруг поняла». Если спросить, о чём я всё время пишу, какое состояние считаю самым важным, то окажется, что – ах, не любовь, – тоска. Сейчас, сию минуту я уверена, что всё, делаемое человеком, все его сильные чувства и побуждения прорастают из тоски. Когда вот здесь у него начинает тянуть и подниматься к горлу больной сырой туман; когда он мается и томится оттого, что имеет, а не потому, что чего-то ему не хватает; когда беспричинно – не слёзы, – но просто хочется крепко прижать руку к глазам и зажмуриться. Он тычется лбом в прохладную стену, в чьё-то тёплое плечо, укладывает голову, как чужую, на подушку, укрывается одеялом… (за стеной сейчас пьяного соседа пилит жена «идии-и-идии-и-идиии-и», и это тоже тоска)… он баюкает не себя, а то, что в нём растёт.
Его большая любовь, его безумства, его работа, его подлости, его ошибки, его счастье – они вот отсюда, из этого «сейчас» однажды выстрелят, взовьются, взлетят. Они покажутся главными в жизни, – может, так оно и есть, – но пока он закрывает лицо руками и дышит через больной туман, с ним и творится его настоящее, его тоска, тоска, тоска.
Пора бы спать, а я всё томлюсь, то лягу, то сяду, то сделаю чай. Грустно, будто бог меня не полюбил: посмотрел, в руках покрутил и отложил в сторонку – не понравилась. А мне-то как теперь жить. Теперь несчастливость моя – канва, по которой я расшиваю цветы, птиц и котиков. Как можно плотнее, чтобы между листьев и трав, между алым и золотым не проглянуло – несчастлива. Можно плакать над каждым стежком, ведь чем он ярче и точнее, тем горше, что под ним всё то же.
А можно и не плакать.Без дракона
ку, запутывается в пышной юбке и падает. Садится, смотрит
на колено – сквозь ссадину выступают вишнёвые капли.
Она кривит рот, но твёрдые руки поднимают её под мышки
и рывком ставят на ноги: «Не сметь! Принцессы не плачут».
Семилетняя девочка просыпается на рассвете, чтобы
тыре года. Закусывает губу, и брат шепчет: «Не реви,
принцессы не плачут».
Принцессы не плачут, когда
– Дитя, государство ослабело, нам необходимы сильные союзники. Король, наш сосед, недавно овдовел и нуждается в новой супруге.
– Сколько ему лет, отец?
– Шестьдесят два. Дитя, он не молод и здоровье его подорвано. Но это означает, что не позже чем через десять лет Вы сможете его оплакать. Нужно ли Вам время, чтобы привыкнуть к моему решению?
– Нет, я готова.
В свою первую брачную ночь девочка лежит в постели рядом со спящим мужем и улыбается, глядя в темноту.
«Десять лет, Боже, всего десять лет, и я смогу плакать, сколько захочу»
Потому что скучно смотреть на тех, кто не нравится, мы отводим глаза при первой возможности и глядим куда-то выше и дальше – на то, чего на свете нет. И зачастую представления о том, с кем проводишь годы, остаются на уровне первых недель знакомства, когда оценил мельком, составил первое впечатление – и отвернулся. Чего там, всё понятно: нормальный человек, не очень умный, заботливый, – ладно, пусть остаётся. И даже самые добрые с трудом верят, что в этих «ненастоящих» может быть хоть что-нибудь особенное. «Ненастоящий человек» сначала пытается привлечь ускользающий взгляд, потом устаёт, злится, приходит в ярость, режет свои руки, чтобы показать, что вот она, его кровь, такая же красная, как у тебя, и вот его боль, такая же острая, как твоя.
А тот, кто не любит, только пожимает плечами и потом говорит друзьям: «Да нормально всё было, а потом чего-то испортился он. Сломался».Из жизни мёртвых обманщиков
1. Равнодушное божество
Среди тех-кем-хотелось-быть эта роль самая сладкая. Примет всего три: власть над материалом, безымянная любовь откуда-то снизу, из темноты, и совершенное сердце – гладкое без изъяна.
Актёр, пожалуй, годится как символ: тут и талант, и восходящие от зала потоки любви, и сияющее драгоценное бесчувствие.
Но можно собрать идеал по частям. Для удовлетворения демиургических потребностей написать книгу или стать ремесленником, завести собаку, чтобы обожала, а для чистоты сердца жить с нелюбимыми. К сожалению, едва успеваешь нарядиться в правильную одежду, окончательно войти в образ и освоить царственное приветствие подбородком вверх, как узнаешь стыдный секрет: равнодушное божество завидует своей собаке. И завидует женщине, что живёт с тем, кого любит. Она просыпается рядом и сначала поворачивается в его сторону, а уже потом открывает глаза и сразу видит – ещё не раздраженного, ещё не лгущего, ещё беззащитного, ещё – её: смятые ресницы, расслабленные губы, спутанные пряди, прилипшие к щеке. Дышит.
Равнодушное божество долго и покорно лежит, прикидываясь спящим. Чувствует на себе требовательный и горестный взгляд, и рот его наполняется злостью, потому что вот оно-то не может позволить себе это жалкое разрушительное счастье – жить с тем, кого любишь, и быть нелюбимым.
Равнодушное божество поворачивает голову, открывает глаза и улыбается.
2. Правило неуязвимости
«Самое важное – никогда не переживать из-за поступков других людей. Серьёзного беспокойства заслуживаю только я сама да божий промысел». И поэтому она просто пожимает плечами и откладывает телефон. Включает компьютер и неторопливо перелистывает френдленту. Спотыкается о запись, в которой говорится о гибели чьей-то кошки, замирает на пару секунд, откидывается на спинку кресла и горько неудержимо плачет.
3. Вся правда
4. Мантра для победы над гневом
Семь маленьких гневных божеств дремлют у меня в животе, как семь виноградин опухоли. Ярость, гордыня, мщение – слева; презрение, ревность, ненависть – справа; горе в самой середине. Первое бело, второе красно, третье небесной голубизны. Четвертое желтое, пятое зелёное, шестое черно. Седьмое отливает оранжевым.
Иногда они пытаются проснуться и запылать, чтобы разорвать моё золотистое добродушное тело. И тогда я подхожу к зеркалу.
Я по-прежнему похожа на цветок, хотя и немного повядший. Скажем, лилия или лотос, чьи лепестки кое-где истончились, но запах сладок. И что там может взорваться, внутри цветка? Он не способен убить даже шмеля. Разве только кто-то вдохнёт, спрятав лицо в букет, а потом чихнёт, и желтая пыльца взовьётся, испачкав ему нос и подбородок.
Спите, мои маленькие гневные божества, не смешите людей. Om Akshobhya Hum.
Кто любит, кто не любит, чем сердце успокоится
1.
Каждый раз, когда она собирается его бросить… это очень легко при их отношениях – нужно всего лишь перестать ему звонить… каждый раз он ей снится. Таким, как его задумал Бог – в драной тельняшке и джинсах, спокойный, иногда улыбается, иногда обнимает за плечи. И ей больше не кажется, что всё просто, как выкинуть залежавшееся в шкафу платье не по размеру, освободить полочку – уже и другое платье на неё приготовлено.
Этот покой, он только во сне и остался – но ведь он есть.
И, кроме того, ну не звонит, не звонит – но приснился же, приснился? Значит, тоже обо мне думает.
2. Они нас так любят
– Жена тебя так любит, а ты плохо с ней обращаешься. Но я всё равно страшно ей завидую – не потому, что ты такой прекрасный, просто завидую тому, что она живёт с тем, кого любит. Это ежедневное счастье просыпаться…
– Тоже мне, счастье. Я стал… сварливый.
– Ты?! Ты, моя радость? Да я не помню тебя в дурном настроении, неужели ты бываешь злым?
– Да вообще ужас, придираюсь, ору, самому стыдно.
– А я, ты знаешь, тоже. Иногда просто не могу собой владеть. До того потом неловко…