Такси заказывали?

Приближались новогодние праздники, а Машу Пузыреву все чаще и чаще можно было увидеть в школе с заплаканными глазами. И хотя она изо всех сил делала вид, что у нее все хорошо, Сергей Горностаев и Сашка Дронов — ее лучшие друзья, понимали, что с ней творится что-то неладное. Машка играла Золушку в школьном новогоднем спектакле, и все участвующие в нем переживали: не сорвется ли праздник по вине Машиных непонятных слез? На все вопросы Маша лишь отмахивалась, ссылаясь на одолевавший ее «еще с осени английский сплин», а по-русски — на хандру, навалившуюся на нее так не вовремя и надолго. Но «английский сплин» звучало таинственнее, а потому слово «хандра» в присутствии Маши никто и не произносил. Ее брат Никита Пузырев, когда его расспрашивали про сестру, только разводил руками: мол, и сам ничего не понимаю. Не рассказывала Маша ничего и своей новой подруге — Свете Конобеевой, дружившей с Сашкой Дроновым.

— Маша, ты только посмотри на себя. — Однажды, не выдержав, Света достала из рюкзачка зеркало и протянула подруге: — Что с твоим лицом? Где твой румянец? Кто тебя так обидел? Посмотри на Серегу Горностаева, он же весь извелся, глядя на тебя… Разве так можно? И почему ты постоянно молчишь?

Разговор происходил у Маши дома. Подруги сидели на диване и ели конфета!.

— Ты думаешь, я не понимаю, как раздражаю всех? — буркнула Маша и со вздохом развернула очередную конфету — трюфель. — Но что я могу поделать, если внутри меня живет такая смертельная тоска?!

— Хочешь откровенно? — Света вдруг встала и посмотрела на раскисшую, с несчастным выражением лица и вымазанную в шоколаде подружку.

— Валяй. — Маша снова махнула рукой, словно ей действительно было уже все равно, что ей сейчас скажут.

— Так вот. Я думаю, что ты влюбилась. У меня тоже такое было в третьем классе. Но потом ничего, прошло как-то само собой…

— Поздравляю. А ничего глупее ты придумать не могла? «Влюбилась!» — передразнила она Свету. — Да в кого влюбляться-то?

— Может, — осторожно произнесла Света, — в… Горностаева?

— В Серегу? Да ты что? У нас с ним уже давно любовь до гроба. И чего бы это я мучилась, если он всегда со мной рядом и смотрит на меня влюбленными глазами? — Маша развернула еще одну конфету, но Света выхватила ее:

— Все! Хватит трескать трюфели! У тебя же кожа испортится, пойдет прыщами! Или раскалывайся, в кого влюбилась, или я сейчас уйду и больше никогда не задам тебе ни одного вопроса. Ты пригласила меня в свой спектакль, я езжу в вашу школу через весь город, играю… мачеху, а ты ведешь себя так, словно меня и не замечаешь…

Она хотела высказать Машке и остальные свои обиды, связанные с распределением ролей в спектакле (во всяком случае, уж на роль-то одной из капризных дочерей она рассчитывала!), но, увидев в ее глазах слезы, рухнула на диван и обхватила голову руками. Нет, она решительно ничего не понимала.

— Ладно. Приходи сегодня ко мне в половине седьмого, сама увидишь… — вдруг произнесла невыразимо печальным голосом Маша и тяжело вздохнула: — Только обещай, что никому ничего не расскажешь…

— Вот те крест! — на всякий случай перекрестилась Света и зачем-то провела ребром ладони по горлу.

— Слушай, Пузырь, я куплю тебе ящик кока-колы, ты мне только скажи, что с Машкой, — не унимался Серега Горностаев, допрашивая в который уже раз Никитку и чувствуя, что тот все-таки что-то знает.

— Да ты мне хоть рефрижератор кока-колы купи, я все равно ничего не скажу, потому что — не знаю! — начинал уже злиться Пузырек. — Дома она ведет себя обычно, ничего такого в ее жизни не происходит, чтобы бросалось в глаза.

— Да? Значит, нам все это кажется? Дрон, хоть ты повлияй на него! — в отчаянии воскликнул Сергей и, слепив снежок, швырнул его далеко за забор.

Стоять на школьном крыльце было холодно — начались самые настоящие декабрьские морозы. Пузырек потер и без того красные щеки и возмутился:

— И чего пристали?

— Расскажи, как проходит ее день. Что она делает, кто ей звонит? Может, ее шантажируют или угрожают, а мы ничего не знаем?

— Сергей, успокойся, — говорил примирительным тоном Дронов, переживая за друга. — Скажешь тоже — шантаж, угрозы… С тех пор как мы организовали детективное агентство, ты только и думаешь о преступлениях. А ведь на самом деле мир вокруг не так страшен, как тебе представляется. Это твой отец борется с терроризмом, ему по штату положено, а ты сейчас должен думать о том, как тебе получше сыграть в спектакле, а не выдумывать всякие глупости в отношении Маши. Она — нормальная, обыкновенная девчонка, и с какой стати кому-то ее шантажировать или, того хуже, угрожать?

— Да и с декорациями мы что-то тянем, всего неделя осталась до Нового года, — буркнул обиженный недоверием к нему Пузырек. — Прицепились к Машке, а с ней ничего такого не происходит. Дурит она, вот и все!

— И все-таки, — не мог успокоиться Сергей, — расскажи, как проходит ее день, что она делает…

— Да пожалуйста! Встает, злая и неумытая идет на кухню, ест какую-то дребедень вроде овсяных хлопьев с яблоками, затем запирается в ванной и торчит там, хоть клещами ее оттуда вытягивай…

— Может, она плачет там?

— Перышки чистит, как говорит мама. Потом одевается и тащится в школу. Приходит, обедает, немного спит, а потом минут двадцать делает уроки, вроде такая умная.

— А дальше? Кто ей звонит?

— Да никто! Вернее, ты же ей и звонишь в основном. И еще Светка.

— И что?

— Да ничего! Надо знать мою сестру, чтобы не задавать дурацких вопросов. Спать она ложится рано, где-то в половине восьмого, и просит ее не беспокоить.

— И что, спит до самого утра?

— Не-а… Выходит из спальни в одиннадцать часов и начинает ужинать, долго, как будто целый день ничего не ела…

— И при этом плачет?

Никитка задумчиво посмотрел Горностаеву в глаза:

— А ты прав… Она действительно плачет, не всегда, правда, но иногда плачет, и именно в одиннадцать.

— А как родители реагируют на ее слезы?

— Мама успокаивает, гладит по голове и старается повкуснее покормить, говорит при этом, что это возрастное, что все пройдет и жизнь покажется ей не такой уж мрачной…