Талиесин

Довольно рыдать о мертвых, уснувших в морской пучине. Полно лить слезы о юных днях в святилище пегого быка. Жизнь сильна во мне, не буду скорбеть о том, что было или могло бы статься. Мой путь — иной, я пойду туда, куда он меня ведет.

Но вот я гляжу из высокого окна на спелые нивы, готовые лечь под серпом. Ветер колеблет их, словно златое море, и в шелесте сухой листвы мне чудятся знакомые голоса, зовущие сквозь года. Я закрываю глаза и вижу

тех, кто запомнился мне с младенчества. Они встают предо мною, возвращая меня в счастливую пору, когда все мы были юными, и на нас еще не обрушилось бедствие, — до того, как явился Тром со зловещим пророчеством на устах.

Мир царил тогда во всей Атлантиде. Боги были довольны, народ благоденствовал. Мы, дети, играли под золотым диском Бела, так что руки наши и ноги становились сильными и смуглыми; мы пели песни прекрасной, вечно меняющейся Кибеле, прося ее даровать нам счастливые сны; земля, на которой мы жили, изобиловала благами, и мы думали, что так будет всегда.

Голоса ушедших велят: «Расскажи о нас. Это достойно памяти».

И вот я беру перо и начинаю писать. Быть может, работа скрасит долгие месяцы заточения, а слова помогут мне обрести хоть немного душевного покоя, которого я не знала во все мои годы.

Так или иначе, других занятий у меня нет. Я взаперти, я пленница в этом доме. Итак, буду писать — для себя, для тех, кто придет за мной, для того, чтобы голос зовущих не был забыт.

Люди прозвали царский дворец Островом Яблок, потому что все склоны, ведущие вниз, к городу, покрывали сады. И впрямь, когда они расцветали, дворец Аваллаха казался островом, плывущим над землею в бело-розовых облаках. Золотые яблоки слаще меда с высокогорных пасек в избытке родились в царевых садах. Яблони рядами стояли вдоль широкой дороги, идущей через центр Келлиоса к морю.

На высокой обращенной к морю террасе Харита, опершись о колонну, смотрела, как солнце сверкает на кованых медных листах городских крыш, и слушала, как вздыхает под порывами ветерка эолова арфа. Густой аромат яблоневого цвета немного пьянил и навевал дремоту. Она зевнула и перевела рассеянный взор на теплый синий полумесяц залива.

Три корабля под раздутыми на ветру зелеными парусами медленно входили в Келлиосскую гавань, за ними тянулся алмазный след. На глазах у Хариты они накренились, паруса их обвисли, и все три судна заскользили к пристани. Прочные ладьи уже спешили к ним, чтобы принять швартовы и отбуксировать к причалу.

Келлиос — оживленный город, не такой большой, как великий Ис, город храмов и верфей в Коране, меньше даже торгового города Гаэрона, что в Геспере, зато залив здесь глубокий. Поэтому купцы из соседних стран часто заходят сюда набрать воды и провианта, прежде чем двинуться на юг или восток через огромный водный простор, который моряки зовут Океаном.

Легкие колесницы, возы, груженные плодами окрестных полей и чужеземным добром, с рассвета и дотемна снуют по улицам Келлиоса. Рыночные палатки гудят от голосов — здесь прицениваются, торгуются, ударяют по рукам.

На храмовом холме посредине города стоит священное здание — уменьшенная копия горы Атлант, жилища богов. Благовонный дым непрестанно поднимается с алтарей, на которых жрецы днем и ночью приносят богатые жертвы. А в стойлах под храминой ревут священные быки — сейчас они отдают богу свои голоса, как позже отдадут на заклание плоть и кровь.

С храмом соседствует бычья арена — большой овальный стадион, соединенный со стойлами подземным переходом. Через несколько часов по этому ходу проведут первого быка, и начнется священная пляска. Пока же арена безмолвна и пуста.

Харита вздохнула и пошла с террасы в прохладный, тенистый коридор, стук ее сандалий эхом отдавался от гладкого камня. Несколько широких ступеней в конце коридора — и вот она уже на крыше дворца, в саду.

Легкий ветерок трепал широкие резные листья стройных пальм, рядами стоящих на крыше в блестящих медных кадках. Голубые попугаи кричали среди тесно растущих смоковниц, в обвивших орнаментальные столбы виноградных лозах чистили свои перышки переливчатые кецали. По соседству дремали в тени два леопарда, уложив пятнистые головы на лапы. На звук ее шагов один приоткрыл ленивые золотистые глаза, потом снова закрыл их и свернулся клубком. Посреди сада бил фонтан, окруженный сужающимися кверху колоннами, на которых искусные резчики выбили магические солярные знаки.

В прозрачной, чистой воде плавали цветы, лимоны и мандарины; грациозные черные лебеди, величественно изогнув шеи, медленно скользили вдоль бортиков. Харита подошла и взяла из ближайшей амфоры горсть корма. Присев на бортик, она стала крошить его в воду, лебеди, расталкивая друг друга и вытягивая клювы, ринулись к ней.

Харита попеняла лебедям за недолжное поведение, но те по-прежнему шипели друг на друга и били крыльями. Бросив им остаток корма, она ополоснула руки. Вода так и манила искупаться. Харита подумала было сбросить плоеную юбку и поплавать, но ограничилась тем, что уселась на бортик, болтая в воде ногами и подперев холодными ладонями щеки.

Она подхватила плывущий мандарин, надорвала кожуру, положила в рот первую золотистую дольку и закрыла глаза, ощутив на языке кисловато-сладкие капли. Дни — такие длинные, так похожие один на другой! Сегодня по крайней мере есть чего ждать: вечером бычьи игрища и на закате жертвоприношение.

Подобные события немного разнообразили жизнь. Если бы не они, Харита, наверное, сошла бы с ума от неизбывного постоянства дворцовой жизни. Вновь и вновь она воображала, как убегает, переодевшись в простую одежду, как бродит по холмам, гостит в пастушьих хижинах, а может, садится на корабль и отправляется вдоль побережья, навещает крохотные, выжженные солнцем рыбачьи деревушки, вслушивается в ритм волн.

Увы, чтобы осуществить эти планы, следовало встряхнуться, а инерцию, зажавшую ее жизнь в могучем кулаке, Харита ощущала даже сильнее, чем томительную скуку дворца; собственно, только эти два чувства она и знала. Невозможность изменить сложившийся распорядок, кроме как в мелочах, означала, что ничего она не предпримет.

Она снова вздохнула и вернулась в переход. По пути она чуть помедлила в тени ближайшего куста, бесцельно обрывая нежные желтые лепестки и позволяя им, одному за другим, улетать с ладони, как улетают дни.