Талисман из Ла Виллетт
Шрифт:
— Я верну вашу Мими домой. Будьте к ней повнимательней и бросьте свои донжуанские замашки.
— Мими все выдумывает. С тех пор как мы сошлись, я ни разу ей…
— А как же моя сестра Айрис?
— О, это так, легкий флирт.
Виктор шел по извилистым улочкам мимо разросшихся палисадников и почерневших от времени стен, покрытых любовными признаниями и непристойными рисунками. Над ветхими лестницами и заброшенными садиками свисало с веревок белье. Грязные тротуары были пустынны: навстречу Виктору попались лишь несколько тепло укутанных домохозяек да парочка длинноволосых художников. Тонкий слой снега покрывал крыши домов, мерцали слабым светом окна кабачков. Фонарь на доме номер 10 — это оказалась гостиница — напоминал ночник у изголовья больного. Виктор поднялся на четвертый этаж и постучал. Девушка в пеньюаре открыла дверь, и он увидел узкую клетушку, обставленную простой, грубой мебелью. Хозяйка, не обращая внимания на Виктора, вернулась к стоявшему на огне рагу.
— Мими? Найдете ее у Адели, улица де Соль, 4.
На склоне холма, нависавшего над кружевом Сакре-Кёр, находилась бывшая «Харчевня убийц», [72] сменившая «кровавое» название на вполне уютное «У моей подружки». Позади террасы, на которой росла акация, прятался двухэтажный домик с плоской черепичной крышей. Виктор взглянул на нарисованную прямо на стене вывеску: художник Андре Жило изобразил вылезающего из кастрюли кролика с бутылкой вина под мышкой. Именно этот пушистый зверек дал название кабаре — «Кролик Жиля», переделанное позже в «Ловкого кролика». Танцовщица Адель, подруга шансонье Жюля Жуи, [73] вкусно кормила посетителей и развлекала их исполнением народных французских песенок.
72
Цыган по фамилии Зальц расписал когда-то стены харчевни сценами с изображением преступлений Ласнера и Тропмана.
73
Жуи Жюль (1855–1897) — французский поэт, выходец из пролетарской семьи, автор многочисленных народных песен на политические и общественные темы, которые распевали на улицах Парижа.
Виктор вошел в небольшую комнатку с баром, примыкавшую к главному залу, где стояли навощенные дубовые столы, скамьи и пустые бочки. В очаге с навесом горел жаркий огонь. Местные торговцы, нищие поэты, простоволосые девушки играли в манилью [74] и попивали грог. Атмосфера в кабачке была совершенно семейная. Виктор знал, что очень скоро сюда придет публика с бульвара Ла Шапель и с улицы Гут д’Ор, и все станут дружно подпевать куплетам Адели.
Виктор сел напротив Мими, устроившейся у самого очага.
74
Карточная игра.
— Мсье Легри! Как вы меня нашли?
— Ломье мне…
— Вы парламентер?
— Нет. Вы попросили меня расследовать убийство вашей кузины Луизы Фонтан, но рассказали не все. Если хотите, чтобы я добился результата, помогите мне.
— Что вы хотите знать?
— Процесс некоей Тома, 1891 год.
— Какая тут связь?
— Любое имя или какая-то деталь могут иметь решающее значение для поимки убийцы Луизы. Доверьтесь мне и не тревожьтесь, я буду нем как могила. Вы знали Ришара Гаэтана?
— Красивый мерзавец. Он насиловал своих работниц, самых молоденьких, и прогонял прочь! Я знаю, о чем говорю, потому что работала на этого человека. Одна из подруг Лулу после такого едва не погибла. Я тоже прошла через «кабинет» Тома. Теперь вы довольны? Когда одна из пациенток умерла, Тома арестовали, и она нас выдала. Я жила впроголодь, мне было не на что растить ребенка, а как относятся к несовершеннолетним матерям, вам известно не хуже моего!
— Вы работали на улице Пэ?
— Сначала мы с Лулу были на побегушках в «Ла Рив», это дом моды на улице Мадлен. Вечно были на ногах, носились из одного конца Парижа в другой. На первые заработанные деньги купили по шляпке — чистое безумие, но у нас никогда не было ни одной красивой вещи, а ведь на улице на нас оглядывались, мужчины говорили комплименты.
— И там вы…
— Уступили мужу одной клиентки, тот еще был бабник. О, не одновременно, по очереди! Его жена направила нас к Тома.
— Как звали того любвеобильного господина?
Мими залилась румянцем.
— Мне бы не хотелось называть его имя, баронесса хорошо с нами обошлась, дала рекомендации в «Кутюрье дез Элегант».
— Эту даму зовут Клотильда де Лагурне?
— Вы ясновидящий?
— Почему вы мне это сразу не рассказали?
— Да потому что тут нечем гордиться. Сколько несчастных женщин я повидала — работниц, портних, вышивальщиц, служанок. У всех была трудная жизнь, я многое могла бы вам порассказать! Были и другие, из богатых — некоторые и дня в жизни не проработали! — но их тоже было жалко. Им захотелось капельку счастья, и я никого не осуждаю. Мы вляпались в неприятности, но судить нужно было не только нас, но и наших любовников и мужей: они нас обрюхатили и сами же посоветовали избавиться… Но закон писан только для мужчин! Да, я побывала у Тома и не умерла. Разве что помучилась… самую малость.
Мими вдруг осознала, что плачет, и принялась сердито утирать слезы.
Виктор попытался найти слова утешения — и не смог.
— Как долго вы оставались у Гаэтана?
— Я продержалась год, а потом нашла место в одной мастерской, делала бумажные цветы для шляп, а в бумаге содержится свинец. Работницы там надолго не задерживались — заболевали и умирали. Хозяин мог спасти много жизней, если бы позаботился об их здоровье, он не хотел терять часть прибыли. Когда я поняла, что меня ждет, ушла и стала натурщицей, зарабатывала неплохо. Потом встретила Мориса, он попросил меня ему позировать и хотя он был беден, как церковная крыса, я согласилась. Со временем мы сошлись. Жизнь у нас была нелегкая, но я не жаловалась, потому что Морис был мил со мной. Делал для меня все что мог, хоть и посматривал на сторону. Он мужчина, а вы все… Но теперь я сыта его фокусами по горло и хочу стать респектабельной дамой.
— Вы не знали молодую женщину по имени Софи?
— У Лулу была подружка, они вместе росли, кажется, ее звали Софи.
— Софи Дютийёль, Клерсанж или Гийе?
— Клерсанж, да, именно так: Софи Клерсанж, она была хорошенькая, тоже работала у Гаэтана и едва там не погибла.
— Каким образом?
— Все из-за ночной работы. Сидишь десять часов над шитьем, не имеешь ни минуты отдыха, устаешь, как собака, глаза устают от газового освещения, зимой мерзнешь, хочется свежего воздуха и свободы. Вы даже не представляете, каким потом и кровью создаются наряды для богатеев! И вот на часах семь тридцать, конец мучениям! Все надели шляпки, и тут нам объявляют: «Ночная смена». Четверть часа на легкий перекус — прямо в мастерской, на уголке стола. Мы скидываемся на хлеб и колбасу, кто-нибудь идет в лавку, едим всухомятку и вкалываем до полуночи, а то и дольше. А как потом добраться на Монмартр, в Батиньоль или Леваллуа? Омнибус уже не ходит. Фиакр не по карману. Идешь пешком по темным улицам. Как-то раз я попросила жандармов проводить меня, так они сказали, что честные девушки в такой час сидят дома, а не шляются по городу.
— Вы не утолили моего любопытства. Как случилось, что Софи Клерсанж едва не погибла?
— Говорю же, из-за ночных смен! Однажды вечером неожиданно заявилась инспекторша по труду. Софи не было восемнадцати, и ее спрятали в шкафу. Инспекторша была в дурном настроении, они со старшей мастерицей начали ругаться, и мы потихоньку смылись, а про Софи забыли. Мастерица спохватилась только рано утром, и ей пришлось врать доктору, а тот даже не был уверен, что сумеет спасти Софи. Потом патрон вызвал ее к себе и…
— Ришар Гаэтан?
— Собственной персоной. Что там с ней произошло, догадаться нетрудно.
— Не понимаю…
— Ну… Да ладно вам! Не притворяйтесь. Он откупился и… нужно продолжать?
— Вы потом ее видели?
— Софи? Да, на процессе. Не знаю, что с ней стало дальше. А нет, вспомнила! В нее влюбился какой-то старик-американец, и она уехала с ним за океан.
— А Луиза?
— Нашла работу на улице Абукир, я уже говорила. Мы с ней встречались раз в две недели, ходили вместе потанцевать. Летом ездили в Ножан, ели жареную картошку, катались на лодке по Марне.