Таллин. Любовь и смерть в старом городе
Шрифт:
Отыскать на улочках таллинского Старого города дом палача не составит большого труда даже у тех, кто воспользуется для этой цели интернет-поисковиком. Стоит забить словосочетание в окошко поиска, и всемирная паутина незамедлительно подскажет ответ, в справедливости которого сомнений, на первый взгляд, никаких нет.
Конечно же, Рюйтли, 18, — словно нарочно, с расчетом на тех, кто сомневается, высокий готический фронтон дома венчает флюгер, приветливо машущий горожанину и туристу стальным полотном… палаческого топора.
Вот уже третье десятилетие кряду флюгер вводит в заблуждение. Причем в двойное. Во-первых, ревельский палач орудовал исключительно мечом. Во-вторых, в столь роскошном
Где жил он с семьей в Средние века, неизвестно. Не исключено — в помещениях ютящейся за ратушей городской тюрьмы. А с XVII века квартировал в крохотном плитняковом домике практически у подножья башни Кик-ин-де-Кёк.
Каменная коробка его стен и по сей день стоит во дворе дома по адресу Рюйтли, 18. Крыша же и межэтажные перекрытия выгорели во Вторую мировую войну — и с тех пор восстановлены по неизвестной причине так и не были. Заодно строение лишилось и отдельного, собственного номерного знака.
Никаких следов пребывания здесь палача, его семейства и слуг в наши дни отыскать не удастся. Но еще каких-нибудь сто двадцать лет тому назад «след» этот был очевиден, а главное… осязаем.
Дело в том, что и после упразднения поста ревельского палача ассенизационный обоз, которым со Средних веков управляли его подручные, оставался во дворе на улице Рюйтли.
Передислоцирован оттуда он был в девяностых годах XIX века: утрата этого «реликта Средневековья» не вызвала сожаления даже у самых преданных ревнителей старины.
Марципан: сладкие воспоминания
Родившиеся в семидесятых помнят: средневековый парусник, целующаяся парочка на корме и два алых сердца на палубе — такие огромные, что в трюм они, надо понимать, не поместились.
У таллинцев, появившихся на свет десятилетием позже, воспоминания несколько иные: массив серых башен под рыжими черепичными крышами, все те же парень с девушкой — вот только сердце осталось одно и сжалось до размера пригоршни.
В начале нынешнего тысячелетия иллюстраторы, похоже, перемудрили окончательно: влюбленные затерялись на фоне двух статных мужских фигур и пробегающего лопоухого пса, а сердца — те и вовсе как-то затерялись среди «пряничных» букв заголовка.
Они по-прежнему складываются в название, знакомое каждому жителю Эстонии в возрасте от десяти лет и старше. Да и огромному числу их сверстников, читающих на русском, немецком или английском языках: «Мартов хлеб», повесть-сказка Яана Кросса.
Дату рождения легенды, ставшей достоянием фольклора, назвать в большинстве случаев крайне затруднительно. Но нет правил без исключения: история об изобретении в средневековом Таллине марципана — подтверждение тому.
Из всех европейских преданий, посвященных этому незамысловатому по своему составу, но чрезвычайно популярному на протяжении последних веков семи лакомству, таллинское — самое молодое. Родилось оно в 1973 году.
Согласно ему, марципан — «побочный продукт производства» таллинской аптеки магистрата, появившийся на свет благодаря находчивости аптекарского подмастерья. Имя его якобы увековечено в названии кондитерского изделия: марципан — хлеб Марта.
По словам самого автора, «Мартов хлеб» изначально был для него чем-то вроде такого же «побочного продукта» во время работы над самым масштабным его произведением — оказавшимся в итоге тетралогией историческим романом «Между тремя поветриями».
Реконструируя хитросплетения биографии ревельского хрониста Бальтазара Руссова, жившего в конце шестнадцатого столетия, писатель настолько «пропитался» духом таллинской старины, что решил поделиться им с читателями среднего школьного возраста.
Повесть классика современной эстонской литературы буквально дышит Средневековьем. Оно ощутимо во всем: от даты, стилизованной под аутентичную, — «год Господень 1441, 21 сентября» — до колоритного ассортимента фармацевтического склада ганзейской поры.
Именно все эти сушеные лягушачьи лапки, толченые ласточкины гнезда,
Март, понимая, что изобразить безмятежную мину во время показательной дегустации у постели больного ему не удастся, решил заменить неудобоваримые продукты сластями, которые также продавались в аптеке. Благо точно проследить за его действиями сам аптекарь не мог: непрестанно чихающий, он нахлобучил себе на голову глиняный горшок — чтобы драгоценные препараты не улетали с фармацевтических весов.
Лекарство, приготовленное по видоизмененному Мартом рецепту, не только вылечило страждущего ратмана, но и помогло аптекарскому ученику покорить сердце его дочери Матильды.
Епископ Домского собора, благословивший молодых на брак, повелел дать чудо-лакомству подобающее ему латинское название. Martipanis, то бишь марципан, — Мартов хлеб и есть!
Легенда обвораживает. Звучит она настолько правдоподобно, что никак не желаешь верить: название лакомства — как, собственно, и оно само — ближневосточного происхождения.
Изначальная этимология его не менее туманна, как и путь проникновения сласти в средневековую Европу. По одной версии, марципан — «трофей» крестоносцев, по другой — наследие мавров, на заре Средневековья захвативших Испанию.
Одни исследователи считают, что иноземное яство нарекли в честь святого Марка — покровителя Венеции, выступавшей «спонсором» Крестовых походов. Правда, где, когда и каким образом «Марков хлеб» стал хлебом Мартовым, ответить они затрудняются.
Другие говорят, что изначально это вовсе не «Мартов хлеб», а «мартовский». То есть дозволенный к употреблению даже самым благочестивым сладкоежкам в марте месяце, на который приходятся наиболее строгие для католиков недели церковного поста.
Третьи полагают, что название, ставшее на средневековом Западе повсеместным, не более чем искаженное слово, в одном из восточных языков означающее нечто вроде «наисладчайший», — только вот договориться, в каком именно, никак не могут.
В любом случае, с пятнадцатого столетия марципан был европейцам известен. Примечательно, что в миндальное тесто в ту пору добавляли не только сахар: были и горькие марципаны, и даже соленые — именно их-то и прописывали пациентам средневековые эскулапы.
Старейший перечень лекарств, разрешенных городскими властями к продаже в таллинской ратушной аптеке, датируется 1695 годом. Марципан в нем присутствует, но это вовсе не говорит, что до того о нем в Таллине не знали.
Скорее наоборот, в самом начале того же семнадцатого столетия магистрат обратился к камнерезу, скульптору и архитектору Арендту Пассеру с просьбой изготовить две формы для литья марципанов, украшенные большим и малым городским гербом.
Чего в средневековом Ревеле не знали стопроцентно — так это того, что через много веков марципан превратится в один из кулинарных символов города, несмотря на то что рецепт этого лакомства, вне всяческих сомнений, попал в здешние края из германских земель.
Город, претендующий на титул «родины немецкого марципана» — Любек. К Таллину ганзейской поры он относился примерно так, как имперский Санкт-Петербург двухсотлетней давности — к Гельсингфорсу: был полным образцом для подражания.
О любекском происхождении лакомства, ставшего «таллинским брендом», косвенно свидетельствует и форма для марципанового покрытия рождественских тортов, использовавшаяся в Таллине лет девяносто тому назад, — сохранилась она и поныне. Крылатый ангел с елкой в руках парит над средневековыми шпилями, не имеющими в Таллине аналогов. Зато любой житель Любека определит их без труда: слева — Петровская церковь, справа — кафедральный собор.