Там чудеса
Шрифт:
Да и кто застал? Всего лишь Драган.
Выскочил из-за угла и замер меж сараем и птичником, булавой помахивая. Бритая голова поблескивала в последних лучах увядавшего солнца, на безволосом лице застыло занятное выражение недоумения и гнева.
Он вообще весь был… занятный. Невысокий, но крепкий, с руками такими длинными, что еще чуть-чуть, и сможет, не нагибаясь, камни с земли подбирать. Говорили, смесок. Мол, мамка не то с нечистью лесной его нагуляла, не то с восточным купцом, о чем громче слов кричали узкие, вытянутые к вискам глаза и неспособность отрастить даже чахлую бороденку, но великого князя происхождение и внешний облик храбра
Но Руслану, конечно, проиграл бы, сойдись они в честном бою. Вот только не из-за ведьмы же драться, право слово.
Та, кстати, появления третьего будто и не заметила. Так и стояла, уставившись в пустоту зелеными глазищами, бледная и натянутая, что тетива.
– Фира? – окликнул ее Драган, и лишь тогда она повернула голову и явно силком растянула губы в улыбке:
– Все хорошо. Князь по делу меня бранил. Что сбежала из терема, что так поздно по двору слоняюсь.
Руслан бы не поверил – его ведь даже княжичем не назвали, – но то он, а храбр страдал то ли наивностью, то ли толстокожестью, потому кивнул:
– Так чего стоишь тогда? Беги, пока Дотья шум не подняла. – После чего рукой махнул, подзывая Руслана: – А ты, князь, поди посмотри, кого для свадьбы твоей отловили. Велено всех отгонять, кроме тебя.
И он пошел, как тут откажешься, хотя смотреть ни на кого не хотелось. Хотелось помыться. Поспать. И вырвать себе язык, ибо ляпнул же что-то лишнее, пусть и не понимал пока, что именно. И не то чтобы ведьму было жаль, но девка же, и такой он ее еще никогда не видел…
Руслан едва не оглянулся убедиться, что Дельфира тоже отправилась восвояси, а не стоит все там же истуканом, но в последний миг по шее себя хлопнул, почесался и удержался.
Ничего ей не сделается, правда еще никого не убила.
В конце концов, свершит какую-нибудь ведьмовскую пакость и успокоится.
Глава III
Венки из светлицы выносили охапками да под песню, но такую заунывную, будто не жениху княжну отдавали, а треглавому змию на съедение. Фира, может, и подпела бы, но горло сохло и дрожало от того гула, в который сливались девичьи голоса, а к глазам подступали слезы.
Похоже, верно они тут воют, то ведь не просто свадьба – прощание. Для них – с Людмилой, для нее – с родными и домом, а для Фиры…
Для Фиры – с целым миром и белым светом, ибо дальше виделась только тьма.
«…Сама ты никому не нужна станешь».
Все ж не солгал Руслан, как бы тошно ни было от слов его и лица надменного. И в Луаре ее не ждут, и отсюда погонят, хорошо, если на все четыре стороны, а не в жены к первому, на кого великий князь укажет.
Фира не сомневалась, что теплые, почти отеческие чувства его к ней искренни, как искренне и стремление одарить ближних благом, а что есть благо для девицы, как не замужество? Она и сама не прочь обрести наконец настоящий дом, но для того ведь и любовь нужна настоящая. Глубокая. Единственная. Такой, как у Людмилы – только увидала издали и сразу поняла, что твое, – с Фирой точно не случится. Не умела она никогда в омуты бросаться, а кто станет ждать, пока она узнает избранника получше?
Нет, надо уходить. Самой, да поскорее.
Вот проводит княжну и своей судьбой займется, пока всё за нее не решили.
Фира вздохнула украдкой, переносицу на миг стиснула, загоняя обратно непролитые слезы, и повернулась к застывшей рядом няньке Дотье.
– Много наплели, – улыбнулась ласково. – Все головы в детинце украсим.
– Еще б и на посадские хватило, кабы кое-кто не отлынивал, – строго отозвалась та.
Не смягчилась еще. Не простила вчерашнего побега. Казалось бы, улизнули-то совсем ненадолго да под сумерки, когда даже у молодых девиц глаза уже кололо и работать в светлице стало невозможно, а вот ведь!.. Осерчала Дотья и ждала их по возвращении на пороге, так что Людмилу сразу в покоях заперли, и не явилась она ворожить. Да и Фира к ней пробраться не сумела: нянька прямо под дверью спать устроилась, на заре же подняла обеих и теперь водила с собой за руки, будто нашкодивших козлят. Ни мгновения не дала, чтобы поговорить с княжной, а поговорить надо было.
Больно уж обиженно та поначалу глядела на Фиру, почти со злобой. Неужто винила ее за надсмотр? Сейчас же и вовсе отвернулась и больше вниманием не удостаивала.
Вечерняя тревога вновь вскинула голову и вгрызлась в нутро с удвоенной силой. Еще и песня эта тоскливая, въедливая, бесконечная… Сколько можно таскать дурацкие венки? Пять дородных юниц, а сухая сморщенная нянька и то быстрее управилась бы!
Фира дернулась было помочь, но Дотья тут же ухватила ее за запястье:
– Без нас справятся, свербигузка. Стой и светом утренним наполняйся, чтоб к омовению невесты ни одной мысли дурной вот тут не осталось. – И стукнула ее по лбу скрюченным шишковатым пальцем.
Таким же, как лета назад, когда Фира только прибыла в Рось.
Сгорбленная, дочерна загорелая старуха тогда казалась ей злой ведьмой из страшных сказок. Все зыркала с прищуром из-под платка, тощими руками потрясала, ногами шаркала, а если улыбалась, так и вовсе нагоняла жути редкими покосившимися зубами. Но при дворе ее обожали, и вскоре стало ясно отчего.
Не было здесь никого добрее и заботливее, и вверенную ей детвору Дотья не только воспитывала, но и баловала по случаю, а случай выпадал часто.
Так что брани ее Фира не боялась – лишь стыдилась своих проказ.
– Для омовений мне хватит тебя, нянюшка, Оляны и Вьялицы, – вдруг подала голос Людмила, и Фира все же шагнула вбок, чтоб взглянуть на нее, стоящую у другого Дотьиного плеча.
– Что?
– Да и расчесать ты меня без чужаков сможешь, – продолжила княжна, словно не услышав. – Тяжелы для луарки наши дикие нравы. Верно, и на капище она не пойдет, чтоб Творца своего не гневить.
Девки как раз снесли на улицу к телеге по последней охапке венков, так что песня их затерялась вдали. Олянка и Вьялица, княжевы племяшки, сплетничавшие на лавке у окна, умолкли вмиг, будто языки проглотили. И так тихо в светлице сделалось, что судорожный вздох Фиры прогремел громом.
А может, то разлетелось на черепки разбитое сердце.
«Без чужаков» – это про нее?
Отозваться не получилось, как и отвести взор от Людмилы – прямой, что гусельная струна, бледной до синевы и такой испуганной, будто помимо воли слова злые вырвались и она теперь не чаяла их вернуть.
Или же Фира сама ей оправдание придумала, лишь бы не видеть сути.
– Погавкались? – откуда-то издалека, из-за гор, прозвучал раздвоенный эхом голос Дотьи. – Ой, баламошки, и что с вами делать?