Там, где бродит смерть

Марков Александр Владимирович

В салоне стояла невыносимая духота, особенно это чувствовалось после открытой площадки, поэтому первым желанием было разбить иллюминатор и впустить в салон небеса. Капитан почувствовал зависть к пилотам сопровождения, которые сидели в открытых кабинах, потом он вспомнил о ветре и о холоде, но… все равно продолжал им завидовать.

Впору надевать противогазы. От тяжелого воздуха того и гляди упадешь в обморок. Но пока штурмовики держались, хотя их движения стали вялыми, замедленными, будто они находились в какой-то тягучей жидкости, похожей на очень прозрачный студень.

— Все целы? — Мазуров взял инициативу на себя и огляделся.

— Да, —

сказал кто-то; голоса он не узнал.

Штурмовики вновь впали в апатичное состояние, как сонные мухи в преддверии зимних холодов. На разговоры не хотелось тратить силы, и без того в горле так пересохло, точно они без умолку болтали на протяжении последнего часа.

Из кабины появился пилот. Солнечные лучи подталкивали его в спину, обступали голову, из-за этого казалось, что у него нимб. Хорошо еще, что тени скрывали его лицо. Будь оно освещено, никто бы и не подумал, что он похож сейчас на ангела-хранителя.

— Через… — слово прозвучало настолько тихо, что его услышали лишь те, кто сидел возле кабины, поэтому пилоту пришлось прокашляться, прочистить горло и лишь только после этого, он сумел внятно произнести: Через десять минут садимся.

Очевидно, каждое слово вызывало у пилота боль, словно его горло было изъедено язвами.

Приятная новость восторга не вызвала. Штурмовики, да и то не все, показали кивками, что расслышали слова пилота. Он вновь исчез в кабине.

Вскоре аэроплан завалился на правое крыло, а в следующие несколько минут могло показаться, что транспорт попал в воздушный поток и теперь его качает на волнах из стороны в сторону, причем их амплитуда была куда как больше, чем на море.

Изредка Мазуров поглядывал в иллюминатор, но не мог отыскать никаких знакомых ориентиров, по которым пилот вел аэроплан к летному полю. Впрочем, он практически не запомнил дорогу, когда летел с Шешелем, и уж тем более не следил за ней, отправляясь на это задание.

Тело стало легким, такой же эффект дают индийские благовония, при этом душа расстается с плотью и отправляется странствовать по свету. Время путешествия зависит от подготовки и выносливости человека.

Несколько секунд аэроплан летел параллельно земле, примерно в полуметре от нее. Так пловец стоит возле воды и не решается в нее ступить, думая, что она слишком холодная, наконец он трогает ее кончиками пальцев, отдергивает ногу, ежится, по телу у него пробегают мурашки, а потом он решительно идет вперед.

Аэроплан запрыгал по земле, как кенгуру. Эти прыжки были длинными, красивыми. Он отталкивался колесами, пытаясь продлить наслаждение полетом, но летное поле не хотело больше отпускать его. «Илья Муромец» заскользил по земле, медленно гася скорость.

Мазуров ждал, что сейчас сломается колесная стойка или еще что-нибудь, но… Когда тряска наконец прекратилась, он почувствовал усталость. Только усталость… Ему казалось, что он смотрит в окно железнодорожного вагона. Люди, стоящие на станции, через несколько секунд останутся далеко позади, и он никогда их больше не встретит, а даже если и встретит, то не узнает, потому что не успел рассмотреть и запомнить их лица.

К аэроплану бежали санитары с носилками. Они походили на охотников, которые хотят добить попавшего в ловушку зверя. Это надо сделать как можно быстрее, пока зверь не оправился и не попытался вырваться, поэтому они не стали ждать, когда аэроплан остановится.

«Кажется, все. Надо хлопать в ладоши, радостно кричать,

а когда появятся пилоты, сказать им, что они прекрасно совершили посадку». Но у Мазурова не хватало сил даже на то, чтобы подняться с лавки, словно он прирос к ней и теперь придется выпиливать кусок дерева, на котором он сидел.

Плачевную картину они, наверное, представляли, когда в салон пробрались медики. Вероятно, пилоты сообщили им, за кого нужно браться в первую очередь. Мазуров не успел сказать ни одного слова, а медики уже осматривали драгун. Погрузившись в работу, его они просто не замечали. Это было немного обидно.

С кислыми физиономиями медики поглядывали друг на друга. Но ничего не говорили, хотя и так становилось ясно, что они недовольны состоянием пациентов. Драгуны потеряли слишком много крови, а раны им обработали плохо. Все это снижало шансы на выздоровление. Медики сидели на корточках и, очевидно, хотели выяснить, можно ли раненых транспортировать, или придется делать операцию прямо здесь, в салоне аэроплана. Для этого нужно будет принести инструменты и какие-нибудь осветительные приборы.

Силы постепенно возвращались к Мазурову. Он чувствовал, что может встать. При этом его будет немного покачивать, но вряд ли он упадет, а если и начнет падать, то сможет опереться о борт аэроплана. Он боялся, что застрянет в дверях как раз в то время, когда медики начнут выносить носилки.

Фраза: «Вам помочь?» звучала бы глупо. Она могла только разозлить медиков. Если штурмовикам дать носилки, то они могут выскользнуть из их рук. Раненый упадет на землю. Новые синяки и ушибы не пойдут ему на пользу. Мазуров промолчал. Внезапно он ощутил чей-то взгляд, словно кто-то легонько коснулся его лица. Так ветер, прохладный и приятный, ласково гладит кожу. Глаза Рингартена казались неестественно большими, их оттеняли синяки усталости. Лицо штурмовика было белым, словно его вываляли в муке.

Мазуров попробовал подмигнуть Рингартену, чтобы хоть как-то подбодрить его. Говорить он не хотел, словно слова могли испугать медиков. Он лишь неслышно прошептал губами: «Все», — но Рингартен уже откинулся назад и ничего не видел, за исключением, быть может, болезненных видений.

Медики пришли наконец к общему решению. Они ограничились тем, что шприцами вкололи в вены драгун мутноватую жидкость — совсем как служители какого-то религиозного культа, которые совершают обряд над телом, вот только непонятно, то ли они собираются принести жертву своему божеству, то ли, напротив, стараются вдохнуть жизнь в умирающего человека, призывая для этого потусторонние силы.

Осторожно, словно от грубого прикосновения драгуны могли рассыпаться, медики положили их на носилки.

— В лазарет, — приказал один из них санитарам.

Мазуров почесал небритую щеку. Больше всего ему хотелось сейчас спать. Нет. Прежде искупаться, съесть кусок теплого белого хлеба и запить его молоком, а потом можно и в кровать. У него слюнки потекли от этих несбыточных желаний.

Взгляды медиков скользили по штурмовикам, оценивая их состояние. Только теперь Мазуров сумел рассмотреть их лица: преждевременные морщины избороздили кожу. Они собрались складками возле глаз, а в самих глазах застыли тоска и боль, словно они вытягивали ее у своих пациентов. Их взгляды миновали Мазурова, почти не задержавшись на нем, словно того и вовсе не было, и остановились на Рингартене. Они нашли новый объект, которым теперь всецело занялись.