Там, где бродит смерть
Шрифт:
Штурмовики молча наблюдали за тем, как «Муромец» грузно коснулся земли. Он даже не запрыгал по кочкам, точно приклеился к ним, похожий на огромную жирную муху, попавшую в липкую ловушку, которую расстелили на подоконнике. У них не осталось сил на эмоции, вернее сказать, то, что творилось в их душах, уже не отражалось на лицах, только в глазах, а головы синхронно поворачивались следом за аэропланом.
— Пошли, — сказал Мазуров.
Они ехали медленно. Приходилось сдерживать коней, иначе они просто вывалились бы из седел.
Дверь в аэроплане отворилась. Из салона появился пилот. По традиции его с ног до головы зашили в черную кожу. Как ему сейчас жарко! Но пилот делал вид, что все нормально.
Штурмовики обступили аэроплан. Впору доставать веревки и заарканивать его, так обязательно поступили бы обитатели островов Океании, окажись они в подобной ситуации. Они радовались бы тому, что поймали такую огромную птицу. Еды теперь хватит всему племени надолго. Но они могли принять аэроплан за бога и попадать на колени, уткнувшись лицами в землю. Штурмовики на месте дикарей поступили бы именно так.
Экипаж «Ильи Муромца» сократили до предела. В нем находилось только два человека. За пулеметами никого не оставили. Но ведь все боятся спящего великана, пока не узнают, что он утратил прежнюю силу. Аэроплан был выкрашен в темно-зеленый цвет. Если он постоит немного на солнцепеке, то внутри станет так же невыносимо жарко, как в кочегарне.
Мазуров вдруг понял, что мир начинает расплываться перед глазами. Он пошел рябью, как вода от прикосновений ветра или раскаленный воздух. Голова у капитана была тяжелая, словно мозг превратился в свинец. Осталось только одно желание — побыстрее уснуть.
Пилот спустил трап, сбежал по нему и помог слезть с коня первому из подъехавших драгун. Он делал это осторожно, словно имел дело с игрушками, сделанными из тончайшего китайского фарфора. Драгун перевалился на одну сторону седла, сполз с него, а потом просто упал на руки пилота.
У Мазурова начали дрожать ноги, словно он шел в пещеру, в которой живет страшный дракон. Побелевшие кости тех, кто отважился сразиться с ним, показывают, что ждет смельчака. Пилоту пришлось поддержать капитана за руку, чтобы тот не свалился вниз. Мазуров покачнулся, поднимаясь по лестнице, но, скорее всего, пилот отнес неуверенные движения на счет усталости. Отчасти это было правдой, но только отчасти.
— Осторожно, капитан.
— Благодарю.
У Мазурова сильно расшатались нервы. Чтобы восстановить их, нужно пару недель поваляться на пляже в Крыму. Если бы он был пилотом, то на его карьере можно было ставить крест. Он понял, что боится аэроплана, не доверяет ему. Мазуров явственно ощутил, что под днищем ничего нет, кроме воздуха. Тонкий слой фанеры был слишком ненадежной защитой. Она могла провалиться под ногами, как подгнившие доски мостика, перекинутого через пропасть, на дне которой, почти невидимая в тумане, журчит река. Пассажирский салон показался ему слишком узким, хотя ничем не отличался от других, в которых Мазуров летал не один десяток раз. Капитан почувствовал приступ клаустрофобии. Чудилось, что стены сдавливают ему грудную клетку, мешая дышать, словно он оказался зажатым между ними. На лбу выступила испарина. Мазуров уселся на лавку, огляделся. Штурмовики волновались, лишь раненые драгуны не проявляли признаков беспокойства, но они вряд ли понимали, что с ними сейчас происходит и где они оказались. Они напоминали пловца, который устал бороться с рекой, отдался на волю течению, вынесет или нет — какая разница. Драгун положили на пол, подложив несколько одеял (это лучшее, что могли сделать для них пилоты), и привязали, для того чтобы их тела не катались по полу во время особенно сильных толчков и резких виражей. Остальные расселись по лавкам. Мазуров пожалел, что на них нет подлокотников. Он вцепился в край лавки так сильно, что пальцы побелели. Таким образом капитан сумел
Голова Рингартена склонилась на грудь, а тело подалось немного вперед. Если бы его не привязали к лавке, он упал бы при первом толчке, как ванька-встанька, вот только без чужой помощи штурмовик не сможет снова взобраться на лавку. Лучше всего его тоже положить на пол, но там уже не осталось места. Штурмовики поддерживали Рингартена под руки. Вначале он что-то бессвязно бормотал, потом замолчал, провалился в беспамятство.
Время опять тянулось бесконечно медленно. Мазуров закрыл глаза. Если бы в эту минуту на аэроплан напали немцы, он не смог бы сделать ни шага. Мышцы перестали подчиняться ему. Капитан сидел на лавке, превратившись в желеобразную массу, которая постепенно оплывает от тепла и стекает на пол.
Мазуров заставил себя открыть глаза, но это оказалось очень трудно сделать. Ему показалось, что без рук не обойтись или придется кричать что-то наподобие: «Поднимите мне веки». Вот смеху-то будет, если, конечно, кто-то в состоянии сейчас понять эту шутку. Он посмотрел в иллюминатор. Селиванов в окружении драгун только отъезжал от аэроплана. Он натянул поводья, разворачивая коня. Мазуров успел-таки помахать ему на прощание рукой. Поручик, увидев этот жест, махнул в ответ. Рука Мазурова сделалась тяжелой, шлепнулась на колено, и он уже не мог больше ее поднять, как ни старался. Последнее движение забрало остаток сил. «Плохо быть немощным калекой», — думал Мазуров, наблюдая за тем, как драгуны исчезают в лесу.
Хлопнула дверь. В аэроплане стало темнее. Пилот прошел в кабину, на ее пороге он развернулся и коротко бросил:
— Всем приготовиться. Взлетаем.
Мазуров качнулся, как от легкого толчка в плечо. Если бы рядом никого не было, его наверняка протащило бы по лавке, а так он сразу же остановился, натолкнувшись на плечо соседа. Давление нарастало. Корпус сотрясался от вибрации и легких толчков.
Вой двигателей изменился. Тембр стал более высоким. Аэроплан сорвался с места, разбежался, его колеса оторвались от земли. Мазурову казалось в эти секунды, что его сердце удерживалось всего лишь на одном сосуде, толщиной не более нитки и теперь он, не выдержав перегрузки, порвался. Сердце скатилось по ребрам, как по струнам, ударилось о кости таза, подпрыгнуло вверх и вернулось на прежнее место.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Поднимаясь над деревьями, аэроплан стал заваливаться на левый борт, как раз на тот, где сидел Мазуров. Под ним разверзлась бездна. На ее дне рос лес. Миниатюрный, похожий скорее на какой-то вид мха или лишайника, он был заключен в раму, которая окаймляла иллюминатор. Картина была превосходной. Ее можно повесить на стене в гостиной. Гости поражались бы ее великолепию. Увы, она смогла удержаться всего несколько секунд, а потом аэроплан выпрямился, лес сполз вниз и в иллюминаторе осталась лишь его частичка, а все остальное пространство отвоевало для себя небо.
Мазуров приклеился к стеклу. Пока лес не ускользнул от него окончательно, он хотел успеть разглядеть среди деревьев драгун Селиванова, но так их и не увидел.
«Илья Муромец» поднимался с трудом, как силач, решивший толкнуть гирю, вес которой близок к пределу его возможностей или даже превосходит их, но он не отпускает ее и все продолжает напрягать мышцы. Рядом с аэропланом скользили два «Ньюпора», и еще один, скорее всего, пристроился ему в хвост. Мазуров, как ни выворачивал шею, его не увидел.