Там, где была тишина
Шрифт:
Он покачал головой и горько улыбнулся.
— А сами-то мы какие? Мы часто мелочны и придирчивы. Завидуем, ревнуем, мстим. Ничтожные мысли бродят в наших головах. Речь наша косноязычна и некрасива. А как бы хотелось, чтобы люди будущего увидели нас иными — красивыми и благородными. Мы должны быть для них прекрасными, как Аполлон и Афродита, а наша речь должна быть возвышенна, как у героев Шекспира. Вы поняли меня, Макаров?
Нет, Макаров сейчас совсем не расположен к философии.
— Давайте, Степан Павлович, лучше выпьем, — просительно улыбается он.
— Ну вот, — мрачнеет геолог. — Я же говорил. Давай выпьем, друг Горацио!
В помещении становится душно. Пора бы уж и впрямь расходиться, но никто и не думает об этом. Дубинка поминутно поглядывает на часы.
— Пора, пора!! — напоминает он.
От него отмахиваются, как от мухи.
Дубинка незаметно исчезает, но через несколько минут возвращается и растерянно смотрит на танцующих.
Макаров снова приглашает Наталью. Она уже устала и, танцуя, склоняется на плечо Макарова.
Он ощущает запах ее волос, от которого у него сладко кружится голова.
«Что же это такое, — думает он, — что это со мною делается?»
Он невольно бросает взгляд в конец стола. Там в одиночестве сидит Николай. Перед ним почти пустая бутылка и нетронутый кусок баранины на тарелке.
Макарову хочется подойти к нему, сказать что-то хорошее, ласковое, но что?
Кто-то трогает его за плечо. Это Борисенко.
Только что он, заливаясь смехом, красный и возбужденный, дирижировал хором, а сейчас он смотрит на Макарова трезвым серьезным взглядом.
— Одну хвылынку… Выйдем.
Они выходят. На дворе холодно, дует сильный пронизывающий ветер. Сыплется мелкий, какой-то ненастоящий снег.
— Ось, идить сюды, — тянет Борисенко прораба. — Смотрите.
Макаров наклоняется и шарит рукой у стены здания. Рука его нащупывает углубление, в котором лежат длинные холщовые, чем-то наполненные мешочки.
— Что это? — испуганно спрашивает он.
— Заряд, взрывчатка, — глухо отвечает кладовщик.
У Макарова холодеют руки. На лбу выступает липкий, холодный пот. Но Борисенко смеется.
— Ты чего смеешься? — злится Макаров. — С ума сошел, что ли?
— Та не сошел, — отмахивается тот. — Они думали, что на дурака напали. Я уже давно к этому типу приглядываюсь. Мне сам Сабо поручил, понимаешь, прораб? — Придвинулся к Макарову вплотную. — Сабо сказал, до поры до времени его не трогать.
— Какое же тебе еще время нужно? — холодея восклицает Макаров. — Там же взрывчатка. В любую минуту взлететь можем.
— Там песок! — смеется кладовщик. — Я после того ночного караула все мешочки пересчитал. Вижу — двух нет. Нашел их в сторонке, под камнем. Ну, ясное дело, — взрывчатку на место, а в мешочки — песок!
Макаров хотел еще что-то сказать, но позади послышался какой-то шорох. Они быстро оглянулись. Рядом с ними стоял Дубинка.
— Ты что, подышать свежим воздухом вышел? — деланно зевая, спросил его Борисенко. — Нагулялся?
Макаров молча смотрел на землекопа. Он не мог вымолвить ни слова.
— Ты мне очки не втирай, старик, — перебивает кладовщика Дубинка. — Я все слышал.
Он вынимает пачку папирос и прикуривает у Макарова.
— Я все слышал, — повторяет он, глубоко затягиваясь. — А ты, действительно, не дурак, Борисенко. Но и я… я, брат, тоже… — Голос Дубинки дрожит, прерывается. — Я бы тоже эту штуку, — он кивает на яму с мешочками, — ни за что не поджег. Там ведь люди! А я тоже человек.
Они стоят, озаряемые светом, падающим из окна, переминаясь под холодным ветерком, как будто ведут мирную беседу.
— Сука ты, а не человек! — злобно выкрикивает Борисенко. — Троцкист дохлый! Бандюга!
Он хватает Дубинку за руки, но тот с силой вырывается и отбегает в сторону.
— Тикайте, хлопцы, — слышен его голос. — Тут заваруха будет!
— Все равно никуда от нас не уйдешь, — бешено кричит Борисенко, потрясая кулаками.
Макаров только сейчас выходит из оцепенения. Как можно ошибиться в человеке! Конечно, Дубинка никогда не казался ему ангелом, но чтобы дойти до такой точки…
Макаров вбегает в помещение и лицом к лицу сталкивается с Сатиловым. Сатилов с полуслова понял его.
— Товарищи! — поднимает он руку. — Тревога!
Наступает тишина. Еще слышны обрывки чьих-то слов, стук падающей вилки, звон разбитого стакана, приглушенный смех.
Но вот все смолкает. Сатилов вынимает из кармана брюк маленький плоский браунинг.
— Кто еще вооружен, поднимите руки!
В конце зала поднимается несколько рук.
— Все, кто с оружием, ко мне! — властно распоряжается Сатилов.
В углу стоят три винтовки. Их получают Мамед, Макаров и Родионов.
— Взять оружие!
Мамед одним из первых хватает винтовку, но на его пути вырастает Маруся. Лицо ее бледно, губы искривлены.
— Дай винтовку! — вырывает она оружие из рук Мамеда. — Очень тебя прошу, дай!
Мамед вопросительно смотрит на Сатилова и медленно выпускает оружие.
Маруся с винтовкой в руках бросается к выходу.
— Комсомольцы! — страстно восклицает она, бледная, напряженная, как струна. — Комсомольцы, вперед!
Опрокидывая столы, к ней устремляется молодежь. Пусть не все имеют оружие, — неважно. Это хлопцы из тех, что и голыми руками сомнут любого врага.
Все выходят во двор. Макаров, сжимая винтовку (черт, какая она тяжелая!), держится возле Маруси, Сейчас он рядовой солдат.
Со стороны Карлюка слышен какой-то шум, лязг железа, топот.
— Ложись! — командует Сатилов.
Кто-то не выдерживает и стреляет. Вспышка озаряет взволнованные лица, груды камней.
Тотчас же невдалеке раздается чей-то выкрик. Над головами просвистело несколько пуль. Макаров нажимает на курок. Приклад больно ударяет в плечо.