Там, где была тишина
Шрифт:
— Губа не дура, — потирает затылок Вася Сокол. — Меня, небось, не выбрал для этой штуки.
— Это не штука, а дружеский поцелуй, — отрезает Наталья, стараясь не глядеть на Макарова.
Все смеются.
— Ну вот, — Сатилов подходит к Макарову. — Дорогу закончили. Цех работает. Правда, хорошо?
— Очень хорошо, — отвечает Макаров каким-то сдавленным голосом. Неожиданное волнение вдруг охватило его, на глазах даже слезы выступили.
…Вечер. На небе заблестели звезды, рассыпавшись, словно золотой песок. Вокруг темно. Только окна плавильного цеха ярко освещены. Три лампы «Чудо» озаряют празднично убранное помещение.
Уже провозглашены тосты и за товарища Калинина, и за товарища Сталина, и за здоровье всех присутствующих, и отдельно за здоровье Сатилова, Мирченко, Макарова.
Много было тостов! Все веселы, все довольны. Молодежь затевает танцы. Охотников потанцевать много. Все шумят, поют. Только Маруся сидит в сторонке, и грусть не сходит с ее лица.
Возле нее Вася Сокол. Он и винца наливает ей в рюмочку, и закуску кладет на тарелочку. Но Маруся безучастна ко всему этому.
А вот и другая пара. Это Дурсун и Мамед. Они забились в угол и сидят неподвижно с начала вечера. Мамед что-то говорит и говорит ей. А что, не слышно.
Макаров навеселе. Он всех обнимает и целует. Всех, кроме Натальи. Но вот подходит и к ней, берет за руку.
— Пойдем потанцуем, Наталочка.
И они танцуют вальс, падеспань, польку, краковяк. Макаров кружит ее, прижимая к себе. Щека его касается ее щеки. Он не выдерживает и незаметно целует ее.
— Ой Витька, — шепчет она, отстраняясь.
И это «Витька» звучит для него сейчас приятней самой прекрасной музыки в мире.
В помещение цеха входят озабоченные чем-то Родионов и Назаров.
Назаров уже успел приложиться, у него стеклянный, как у мертвого судака, взгляд. Оба они направляются к Борисенко.
Однако Родионов опережает друга и первым подходит к кладовщику.
— Слушай, Потап, — озабоченно говорит он. — Иди встречай гостью. Жена к тебе приехала.
— Варка? — опрокинув стакан, вскакивает моментально отрезвевший Борисенко. — Невже Варка?
— Варка, Варка, — торопит его Родионов. — Иди, говорю, встречай.
Борисенко стоит неподвижно, как статуя, и не знает, что делать. Он не верит своим ушам. Неужели Варка приехала сюда, в эту даль?
Но дверь открывается, и в помещение бочком входит невысокая женщина в белом платочке, с кошелкой в руках.
Все смолкают.
Борисенко, не спуская с вошедшей глаз, медленно идет к проходу. Он смотрит не столько на Варку, сколько на то, что у нее в руках: а вдруг она и сюда захватила пару чугунков! Но на лице его такая блаженная улыбка, что каждый понимает: явись Варка хоть и с целым возом горшков и махоток, — ей обеспечен царский прием.
Борисенко подходит к приехавшей и вдруг яростно плюет на пол. Громовой хохот потрясает зал. Мнимая Варка снимает платочек, стирает нехитрый грим и оказывается смущенной Люсей.
— Та я сразу побачив, — оправдывается Борисенко. — У моей Варки бюст — во, а это что, одно недоразумение!
Люся делает вид, что ничего не слышит. Гремит музыка. Кружатся пары. Звенит песня, звенят бокалы с вином.
А за окном поднялся ветер. Стало холодней. Закружилась мелкая крупа. Она вьется вокруг здания, мелькая в окнах, суматошливо, празднично и как-то тревожно…
НАЛЕТ
Синеватый, прозрачный свет луны освещал узкую, каменистую тропу, по которой, спотыкаясь и падая, пробиралась босая женщина.
Это была Нина. Ей удалось незаметно ускользнуть из пещеры и, хотя она не знала, где находится и куда идет, ее не оставляла мысль, что она должна двигаться, пробираться вперед, чтобы встретить кого-нибудь и предупредить об угрожающей ее друзьям опасности.
Идти невероятно больно. Боль как бы пронизала все ее существо. Нине казалось, что она никогда и не знала другого состояния, что уже целую вечность, ступая окровавленными, онемевшими ногами, она идет и идет, падая и вновь подымаясь, временами теряя сознание.
Идет, потому что нельзя не идти, потому что в этом видит сейчас смысл всей своей жизни.
Она твердо знает, что нужно идти на юг, потому что горы находятся на севере, а на юге, — железная дорога, Аму-Дарья, пограничные посты.
Подняв заплаканное лицо к небу, она долго искала Большую Медведицу и Полярную звезду, известные ей еще с детства, и старалась идти в противоположном от звезды направлении, то есть на юг. Но горные тропы извивались, как змеи, и она тут же теряла направление.
Ей казалось, что все это происходит во сне, что она попала в какое-то сказочное царство, а может быть, на другую планету. И она брела среди мертвого пейзажа, протягивая вперед руки, как слепая.
За эти часы она передумала обо всем. Ей вспоминались картинки далекого детства, когда она возилась с куклами и прыгала на одной ножке. Какое тогда было безоблачное небо и ослепительное солнце! Лишь изредка набегали легкие тучки — это когда напроказничаешь и мама поставит в угол.
Но вот она, уходя из дому, долго прихорашивается перед зеркалом. «Ты красивая», — с легкой завистью говорят ей подруги, и она, глядя на свое отражение в зеркале, после недолгого раздумья соглашается: «Да, я красивая, но что я могу поделать?» И юноши оглядываются на нее, и взрослые женщины внимательно осматривают ее с ног до головы.
Но вот в доме начались неприятности. Это уже были не легкие тучки, а темные грозовые тучи. Уходит отец, порвавший с семьей. Нина с матерью остаются вдвоем. Через некоторое время умирает от тифа мать.
Нину забирает к себе дальняя родственница, тетя Алена, жившая в Ашхабаде.
Здесь Нина познакомилась с Курлатовым.
Кто же ты, Курлатов? В сотый, в тысячный раз задавала она этот вопрос, представляя сурово нахмуренное, вечно настороженное лицо этого человека. Она вспоминала о его словах, полных горечи и пренебрежения ко всему новому, что властно входило в жизнь.