Там, где горит свет
Шрифт:
– Ты что натворил?! Зачем?! Гад неблагодарный! Я его… А он! Ты… ты…
Она опять захрипела, закашлялась, а Тьен так и не понял, из-за чего крики.
Огляделся, выискивая причину злости. Вроде ничего он тут не сломал, не перевернул, пока был без сознания. Комната, как комната. Платяной шкаф с зеркальной дверцей, рядом – книжный с порожними полками под толстым надтреснутым стеклом… Но стекло – это точно не он: трещина старая, уже и потемнела от пыли… Кровать без матраса, стол… На столе рядочком горшочки и баночки, где с землей, где с водой, –
– Цветы, - засипела девчонка, схватившись за грудь, а в глазах заблестели злые слезы. – Все мои цветы!
Кинулась на него с кулаками, но куда ей, пигалице?
– Угомонись, дура! – Тьен зажал девчонку крепким хватом, чтоб не рыпалась. – Не трогал я твои цветочки. Поливать чаще надо было!
– Поливала. С вечера… зеленые… Все ты…
Ее снова скрутил приступ кашля. Точно, чахоточная, и связываться неохота. Но когда зашла речь о цветах, вспомнил: лето, набережная, а еще до этого – аптека старого Ганса в слободе.
Вот и сочлись.
– Не трогал я твои цветы, - повторил он, дождавшись, когда ее отпустит кашель. – И спасибо, что помогла. Не забуду.
Девчонка поелозила кулаком по лицу, размазывая слезы, и хлюпнула носом.
– Шмотье какое-нибудь на меня есть? Одежда?
– Найду, - буркнула она сердито.
– Вот и ладно. Стемнеет, уйду, не боись.
– Было бы, кого, - неожиданно огрызнулась мелкая.
Она и была мелкая: тринадцать-четырнадцать, не больше. Но не из пугливых. Кутается в широкую вязаную кофту, жмется, словно от страха, а глазками-то так и шарит вокруг, чем бы тяжелым его хватить, если что…
– Звать тебя как, спасительница?
– Не твое дело!
– А если малого спрошу?
Девчонка зашипела, ощерилась: того и гляди, снова бросится, только на этот раз не с кулаками, а зубами в глотку вцепится.
– Только посмей к нему подойти!
И не дура ли? Сама в дом притащила, а теперь спохватилась, что добрые дяденьки на улице с дырками в груди не валяются.
– Софи, ты скоо? – послышалось из соседней комнаты.
– Софи, значит, - ухмыльнулся Валет. – Красивое имя. В общем, так, Софи. Я добра не забываю, рассчитаюсь при случае. А пока барахлишко мне, какое есть, подыщи, и разойдемся.
– Самого как зовут? – осмелела девчонка.
– Меня не зовут, - осклабился вор. – Я сам прихожу.
– Угу. Или приносят тебя полудохлого.
Она вышла из комнаты, зло хлопнув дверью, а в коридоре, он слышал, снова надолго закашлялась.
Лечиться ей, дурехе, надо… А не задохликов по снегу таскать, да-а-а…
Валет в который раз с удивлениям прислушался к своим ощущениям: боли не было. Совсем. Потыкал пальцем в повязку – вроде что-то кольнуло. На нем и прежде все, как на собаке, заживало, но чтобы сквозная рана за одну ночь затянулась? Чудеса, да и только. А в чудеса Валет уже лет десять как не верил. Но и разумного объяснения случившемуся не нашел, отложил на потом.
Прошелся вперед-назад по маленькой комнатушке, поглядел на усохшие листики в горшочках, пожал плечами: хлопотное это дело, цветы выращивать. Тем паче, дом нездоровый какой-то. Девчонка, вон, от чахотки доходит, а в углу - мышь дохлая валяется.
Дома Софи стало совсем плохо. А еще и парень этот… И винить некого: сама пожалела, сама притащила. Сама не додумалась сразу убрать дорогой портсигар в тайник.
И цветы, все до единого, пропали. За одну ночь! Неужели от внезапного тепла, от того, что камин с вечера растопила? Хотя какая теперь разница? Как бы там ни было, а к праздникам ни фиалок, ни гиацинтов, ни дополнительного заработка…
Расплакалась сразу, но слезами горю не поможешь.
– Софи!
Люк звал, обещала ведь скоро прийти.
– Я тут, маленький, - через силу улыбнулась она, заглядывая к братишке в комнату. – Сейчас чаю заварю, с малиной. Хочешь?
Перетертой с сахаром малины осталось всего полбаночки. Сразу казалось, что много, ели ложками, а последние недели, когда девочка сообразила, что сделанных запасов до весны точно не хватит, стала класть только в чай и только Люку. Но сегодня придется и себе положить немного, а после под одеялом отлежаться, пропотеть, как следует, чтоб простуда отпустила.
Но сперва чужака неблагодарного из дома выставить!
Порывшись в чулане, нашла коробку с отцовскими вещами. Распродать бы давно, да разве с тряпья много выручишь? Выбрала рубаху, теплую, но поплоше, такую, что не жалко. Еще одну взяла – ветошь ветошью – пусть на портянки рвет. Ватник, так и быть, пускай забирает, до нужника добежать и шаль накинуть можно. И старые валенки она редко когда надевает… А калоши не отдаст!
– На вот! – собранную одежду швырнула прямо на пол, под ноги парню.
Он поднял рубашку, осмотрел, как на ярмарке. Рот скривил, так что стало видно дырку между ровных белых зубов.
– Хахаля?
– Что? – не поняла девочка незнакомое слово.
Чужак кривиться перестал.
– Отцовская? – спросил уже по-другому. Она кивнула. – На работе, говоришь? И когда придет?
– Когда надо!
Чайник шипел, исходя густым белым паром. Воды осталось ровно половина, но на две кружки хватит. Софи насыпала заварки, залила кипятком и оставила настаиваться, а сама тем временем опять заглянула к брату.
– Кушать не захотел?
– Я захотел, - раздалось за спиной наглое.
«И зачем я вернулась в тот переулок?» - подумала она с досадой. Еле дышал же! Казалось, и до утра не дотянет! А теперь расхаживает тут хозяином, жив-живехонек, и никакой жалости к нему, Софи уже не испытывала. Но и страх перед незнакомцем, как ни странно, тоже прошел.
– То там? – встрепенулся, услыхав новый голос, Люк.
– Никто. – Девочка загородила собой проход. – Погоди еще немного, я чаю с сухариком принесу.