Там, где кончается волшебство
Шрифт:
Тон Майерса вдруг изменился. Послышались стальные нотки.
– Осока, не вороши ты это дело.
– Но разве честно, если они останутся безнаказанными?
– Как только тронешь, вскроются и другие вещи, а тебе оно, поверь, не нужно.
Он явно предупреждал меня об опасности, а я не знала, как реагировать.
Тут Билл смягчился:
– Понимаешь, есть вещи, которые можно делать в открытую, а есть такие, что только из-под полы.
– То есть ты с ними все-таки разберешься?
– Ну, мне пора. Я загляну к Мамочке, когда поеду в Лестер.
Я посмотрела из окна, как полицейский
Я пересказала Джудит беседу с Майерсом. Спросила, что она думает.
– Он прав, – ответила Джудит. – Оставь пока. Сейчас не время.
Затем на полуразвалившемся фургоне подъехал хиппи. Я уже знала, что его зовут Чез Девани. По треску ручника я сразу сообразила, что это он, – явился наполнять помятые молочные бидоны водой из нашей колонки, ведь Мамочка ему позволила. Он лихо выпрыгнул из кабины драндулета и тут же заприметил меня. На нем была все та же потертая кожаная куртка, только теперь на голое тело. Да кем он себя мнит, черт подери?
– Всё путем? – крикнул он. – Я про воду.
«Путем»? Хотела бы я, чтобы все было путем.
– Пожалуйста, – усмехнулась я.
Но не успел он приступить, как из дому высунулась любопытная Джудит. По-свойски взяв меня под руку, она спросила:
– Кто это?
Затем облизнула губы, и губы заблестели от розовой помады, которую она, готова поспорить, нанесла всего секундой раньше. Глаза ее тоже заблестели, но только из-за Чеза. А этот, хорош гусь, перестал качать и вальяжно облокотился о колонку. Я рассердилась. Хотела сказать им, что сейчас не время для подобной канители: ведь Мамочка в больнице. Не время строить глазки и надувать губки, не время расплываться в глупейших улыбочках, забывать о том, что ты качаешь воду, и уж точно не время шляться в кожаной куртке на голое тело. Но вместо этого я почему-то произнесла:
– Чез, это Джудит. По-моему, она, как и ты, немножко хиппи.
Он осмотрел ее с ног до головы.
– Вы ведь учительница?
– Не обращайте внимания на ее болтовню. Она хиппи от снежного человека не отличит.
– Я видел вас в школе. Хочу туда малыша отдать.
– Во-о-от значит как, – бесцеремонно протянула Джудит, поставив нас обеих в идиотское положение. – Так вы не против традиционного образования? И не планируете открыть на ферме хиппанскую школу?
– Если составить список вещей, против которых я ничего не имею, он выйдет очень длинным.
– Прямо список? Выходит, вы умеете читать и писать?
– Писать? Это да… С этим я справлюсь, – сухо парировал он. – Я магистр философии.
– Что ж, – заявила Джудит, сильнее сжав мне руку, – мы бы с удовольствием еще послушали про ваши ученые степени, но у нас масса дел. Я верно говорю, Осока?
И прежде чем я успела что-то возразить, она опытной рукой утащила меня в дом.
– Что ты творишь? – спросила я, когда мы остались одни.
– Да потому что нечего стоять таращиться, в таких случаях надо уходить.
– Что?! Кто таращился?
– Кто-кто? Ты! Прямо вся обмякла. Мы из-за этого выглядели как маленькие девочки.
– Мы? Как можем мы как-то выглядеть из-за того, что я
Она пропустила мой возглас мимо ушей, сама же встала у окна и наблюдала за ним из-за занавески.
– Он грязный.
– Они все грязнули. Мамочка так их и называет.
– Я не про то. Интересно, чем там они на ферме занимаются.
Я подошла к ней и встала рядом.
– По-моему, он слишком самовлюбленный. Тебе не кажется?
И ровно в эту секунду Чез поднял голову.
– Осока, ну ты даешь! Теперь он знает, что мы за ним наблюдали. Какая же ты все-таки!..
Когда Чез уехал, я продолжила уборку. Воспользовавшись отсутствием Мамочки, решила выгрести из дома весь хлам и встретить ее в идеальной чистоте. Мне очень хотелось, чтобы она увидела: я способна позаботиться о доме и о себе.
По мнению Джудит, уборка нашему дому уже не помогла бы: лучше сразу под снос. За огородом, у компостной ямы, мы развели костер и побросали в него всю старую одежду, тряпки, коврики и прочий мусор. Джудит зачем-то кинула в огонь змеиный корень.
Дым повалил столбом. У меня тут же заслезились глаза, а вот на Джудит он, похоже, не действовал. Она, как в трансе, смотрела на него не отрываясь. В ней было что-то неземное, отрешенное. Порой ее тревожные глаза подергивались дымкой: наверное, в эти минуты она смотрела вглубь себя. Так и стояла она в клубах белого дыма, позабыв обо всем на свете.
– Джудит, что ты там видишь?
– Дорогу. Трудности. Страх и чудесное избавление. Горящие панталоны, – произнесла она и бросила в костер очередную пару дырявого исподнего.
А тем же вечером я, как обычно, ловила на А47 попутку в Лестер, и ничего-то у меня не получалось. Задирать юбку не хотелось, поэтому я решила сосредоточиться. Увидев на горке синий «моррис-мини», я вскинула большой палец и мысленно велела водителю остановиться. Что он и сделал. Я села в машину. Водитель тут же заявил, что он торговец. Я даже не успела поинтересоваться, чем он торгует, как он уже выкладывал, что у него, оказывается, дочь моего возраста, которая хочет эмигрировать в Австралию, а значит видеться они будут крайне редко. Я понимала, как ему тяжело, но промолчала. Просто дала ему выговориться. В какой-то момент он даже смахнул с лица слезинку. Время в пути пролетело незаметно. И хоть за всю дорогу я не произнесла ни слова, он страшно благодарил меня и уверял, что ему стало намного легче.
Когда я вошла в палату, сердце у меня упало. Мамочкина кровать была огорожена ширмами. Я оттолкнула ширму. На кровати рядом с Мамочкой лежал мужчина в костюме. Я просто остолбенела. Это был Уильям. Он скинул обувь и свернулся калачиком, примостив голову у Мамочки на груди. Как будто она его успокаивала. Не знаю, разрешают ли вообще такое в больнице.
Мамочка посмотрела на меня:
– Дай нам еще несколько минут.
Я вышла на улицу и села на травку рядом с приемным покоем скорой помощи. Два фельдшера и медсестра курили и ржали над каким-то анекдотом. Тут же прогуливалась парочка отчаянно перебинтованных персонажей с пробитой головой. Когда фельдшеры с медсестрой пошли обратно, я тоже решила, что можно возвращаться.