Там, где нас нет (Там, где нас нет - 1)
Шрифт:
– Не мы тебя, Жихарь, ведем - судьба тащит!– оправдывались дружинники.
– Я вас из-под земли достану!– грозился Жихарь. И могучие бородачи ежились: несмотря на зеленые лета, слава у Жихаря была самая дурная. Много всякого он успел натворить и в бою, и в пиру, и в девичьих светелках.
– Прости, друг!– приговаривали соратники, и многие при этом исходили честными слезами.
На краю Ямы, возле деревянного кумира Владыки Проппа, остановились, чтобы подождать коротконогого князя. Кумир был вырезан грубовато, но умело:
всякий враз признал бы высокий лоб, добрый взгляд,
Жихарь взглянул в лицо идолу, вздохнул:
– И ты такой же! Я ли тебе не жертвовал - и новеллы сказывал, и устареллы!
Пропп ничего не ответил, только вздохнул в ответ и, казалось, хотел бы развести деревянными руками, да были они вытесаны заодно с туловищем и ничего не вышло.
Тут и князь приковылял, а уж за ним, шатаясь под тяжестью вкусного груза, старый варяг.
Жихарь с отвращением принимал объятия и поцелуи прежних друзей, и так детину при этом корежило и воротило, что два сыромятных ремня порвались, да и цепь стала подозрительно потрескивать.
– Нечего рассусоливать, бросайте!– велел князь.
Рыдая в голос, богатыри раскачали Жихаря и метнули в черную бездну как раз в тот миг, как расскочиться цепи. Паскудный Завид стоял несколько поодаль и, трепеща от радости, разглядывал украденную все-таки золотую ложку. Но недолго пришлось ему любоваться: поросшая сивым волосом ручища Нурдаля Кожаного Мешка вырвала добычу из дрожащих лапок.
– Я первый взял!– возмутился Завид. Не говоря ни слова, варяг ударил Завида в лоб, подошел к Яме, склонился, подержал драгоценную добычу двумя пальцами, потом разжал их.
– Ни себе, ни людям!– завозмущались воины.
Нурдаль нехорошо оглядел их всех, считая князя, решительно поднял свой кожаный мешок и отправил его вслед за Жихарем и ложкой.
– Ты бы еще коня его туда скинул, - только и сказал князь. Никто не хотел связываться с Нурдалем Кожаным Мешком, даже сам Жупел Кипящая Сера. Старый варяг первым пришел наниматься в дружину, лучше всех знал воинское дело, боевые обряды и обычаи. Вот и сейчас получилось, что Нурдаль, хоть и не полностью, исполнил долг перед похороненным заживо бойцом.
Тут и остальные усовестились, окружили Яму, обняли друг друга за плечи и завели погребальную песню:
На красной заре В Кромешной Стране Летели три ворона, Ревели в три голоса:
"Ты судьба, ты судьба, Ты прискорбная вдова!
Мы не бедные люди - У нас медные клювы,
Мы не как остальные - У нас перья стальные, А заместо глаз Красны уголья у нас.
Маемся смолоду От лютого голоду.
Мы твои дети, Куда нам летети?"
Отвечала судьба, Прискорбная вдова:
"Я вас, дети, возлюблю, До отвала накормлю:
За земным за краем, За синим Дунаем На высоком холме В золоченой броне
Тело белое лежит, Никуда не убежит, Вас дожидает, Глаз не закрывает.
Ему не на что глядеть, Ему незачем терпеть, Ему не о чем тужить, Ему хватит жить..."
Так примета насчет красных воронов и сбылась.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
А еще один не известный, но заслуживающий полного доверия автор повествует о том, как Рыцаря Феба в некоем замке заманили в ловушку; пол под ним провалился, и он полетел в глубокую яму, и там, в этом подземелье, ему, связанному по рукам и ногам, поставили клистир из ледяной воды с песком, отчего он чуть не отправился на тот свет. И несдобровать бы бедному нашему рыцарю, когда бы в этой великой беде ему не помог некий кудесник, верный его друг.
Сервантес
Жихарь слышал, что в смертную минуту перед человеком проходит вся его жизнь, вся как есть, с мельчайшими подробностями, и надеялся, что успеет припомнить начальную свою пору, и родителей своих, и настоящее имя, потому что памятная его жизнь была коротенькая и непутевая, а Бессудная Яма весьма глубока, и хватит ли ему обычных воспоминаний, чтобы долететь до дна, не станет ли скучно и тоскливо по дороге, не завоет ли он в голос, к вящему удовольствию князя Жупела? Орать было стыдно, молчать тяжко. Никаких картин из жизни перед глазами не наблюдалось, а была сплошная чернота. Время растянулось, словно медовая капля, падающая из ковша, ничего не происходило, и богатырь напугался: что, если смерть такая вот и есть - все понимаешь, а сделать ничего не можешь?
Тут он спиной ощутил какое-то встречное движение, легкие уколы, услышал тихое потрескивание, и вот со всех сторон охватила его колючая и душная шуба, и стал ожидать он последнего страшного удара заостренных кольев, но так и не дождался. Тут уже не время замедлилось, а падение, скоро оно совсем прекратилось, и молодца даже подбросило невысоко кверху, а потом гора сухого сена окончательно приняла его.
"Ты смотри - даже колья в яме нельзя оставить без присмотру!" - подумал Жихарь, и тут его с великой силой ударило по спине. Жихарь схватился за ушибленное место, потом, к своему удивлению, нащупал знакомые изгибы золотой ложки.
– Я вам покидаюсь, собачьи дети!– заорал он и вовремя сообразил увернуться - на его место тяжко рухнуло чье-то тело. "Должно быть, Фуфлея-покойника бросили, - решил Жихарь.– Теперь людям и вправду велят говорить, что я его зарезал ядовитым ножом - срам какой..."
Пошарил руками, и оказалось, что у чаемого Фуфлея нет ни рук, ни ног, ни самой головы и вообще это не Фуфлей, а кожаный мешок, от которого вкусно пахло вареным, печеным и даже хмельным.
"Зря старый варяг снеди кинул - дольше буду мучиться", - пригорюнился богатырь, но, как всегда после опасности, в животе забурчало, он развязал мешок, взял прямо сверху жареного гуся и как-то незаметно для себя обглодал до последней косточки. Жить стало лучше, жить стало веселее. Надо было как-то устраиваться, а там, глядишь, и выбираться. Над головой голубел кружок неба. Да и мрачная песня дружинников ласкала ухо - на своих поминках побывать всякому лестно.