Там, где нас нет
Шрифт:
Еще куда ни шло, если бы им было по семнадцать лет!.. А им больше, намного больше, вдвое больше! Еще куда ни шло, если бы они только приноравливались, приглядывались друг к другу, словно пробуя на разрыв прочность каната, которым они связаны раз и навсегда. Но они расстались триста лет назад, а до этого им казалось, что они знают друг друга еще тысячу, практически от сотворения мира!
Еще куда ни шло, если бы Лёка на работе засмотрелась на завскладом, бывшего десантника, а Платон бы по этому поводу устроил
Но ведь все не так.
Все всерьез. И давно всерьез!.. И разрыв, и новые «правильные» отношения, и ее поиски нового нормального мужчины, и абсолютная ненормальность мужчины старого – права сестрица Ника!
Впрочем, она права еще в одном. Пожалуй, раньше Лёке это не приходило в голову.
«Нормальность» – это очень скучно. Невыносимо скучно. Чертовски скучно. Хоть удавись.
– Слушай, у тебя же были какие-то дела!
– Когда?
– За завтраком, – подумав, напомнила Лёка. – Ты съел мою яичницу и сказал, что у тебя сегодня в Питере еще дела.
Он махнул рукой.
– В крайнем случае, я их улажу по телефону. А может, мне повезет, и про меня сегодня никто не вспомнит.
Салон красоты «Галерея» на самом деле оказался «салоном». Не забегаловкой, обитой сайдингом, с зеленым капроновым ковриком при входе, с зеленой же капроновой пальмой в углу, с разномастными креслами и позапрошлогодними журналами на пыльном стеклянном столике, а вполне респектабельным заведением с зеркальным потолком, черными плиточными полами, запахами кофе и дорогой парикмахерской.
Девушка за стойкой выглядела удручающе прекрасной.
Лёка всегда боялась таких девушек. Ей казалось странным, что столь прекрасные красавицы должны ухаживать за ней, Лёкой. Логичнее было бы наоборот.
И еще ей было неловко, что они пришли, а делать ничего не собираются – ни стричься, ни бриться, ни наращивать волосы, ни выщипывать брови! Всем нынче трудно, клиентов небось мало, надо как-то поддерживать друг друга!
Кроме красавицы за стойкой в сверкающем помещении не было ни единой живой души, только сочилась откуда-то сверху тихая «салонная» музыка.
– Вы по записи?
– Н-нет, – Лёка сняла свои необыкновенные перчатки и покосилась на ничего не подозревающего Платона. – Но нам бы… подстричься. Вот молодой человек желал бы!
Платон уставился на нее:
– Я желаю стричься?!
– Ну конечно, конечно, – затараторила Лёка, улыбаясь по очереди то ему, то прекрасной девушке, – тебе же на конференцию лететь, милый, а ты весь зарос, посмотри на себя!
– Куда мне… лететь?!
Лёка стала расстегивать на нем дубленку и больно ущипнула за бок.
– Не хочу я стричься! И не щиплись!
Продолжая расстегивать на нем дубленку – любящая жена, ухаживающая за капризным мужем, – она послала девушке
Медведь, бурбон, монстр.
Девушка вышла из-за стойки и раскинула руки, чтобы принять дубленку Платона.
– Вы знаете, – стрекотала Лёка, – его нужно подстричь очень коротко, ну, вот чтобы был такой ежик, знаете? Его уговорить пойти в парикмахерскую, ну, почти невозможно!
– Меня невозможно уговорить?!
– А у него такая ответственная работа! Он то с французами встречается, то с американцами, то с немцами!..
– Не встречаюсь я с немцами!
– Тогда, может быть, еще маникюр?
– Это было бы вообще замечательно! А у вас есть мастер?
– Яночка делает самый лучший маникюр во всем городе!
– Мне не нужен маникюр, – всерьез перепугался Платон Легран, доктор физико-математических наук, без пяти минут Нобелевский лауреат. – Лёка, ты что, всерьез думаешь, что я стану делать маникюр?!
Лёка, стащив с него дубленку, сунула ее в руки девушке, которая обняла ее со всех сторон, как младенца. Лёке это не понравилось.
Тогда, триста лет назад, ей все время казалось, что разного рода барышни проявляют к нему повышенный интерес, несмотря на вечно скособоченный шарф, оттопыренные карманы и привычку кое-как бриться. Но ей казалось, что он настолько… блестящий мужик, что это всем сразу видно, и неудержимо притягивает к нему женский пол. Его джинсы, водолазки, твидовые британские пиджаки и профессорские очочки очень шли ему, а умение ни на что и ни на кого не обращать внимания, кроме того, что его действительно интересовало, словно возвышало его над всеми остальными.
Когда Лёка объясняла себе, почему они должны расстаться, ревность шла в списке под одним из первых номеров.
– Все, что угодно, только не маникюр, – продолжал между тем скулить перепуганный доктор и профессор, – ну, хочешь, я схожу на сеанс в турбосолярий?!
– Почему-то мужчин особенно трудно уговорить именно на маникюр, – заметила девушка с милой улыбкой, – хотя сейчас многие поняли, что это важнейшая часть ухода за собой!
«Уход за собой» – это было что-то очень похожее на Артема Василькова.
– И потом, – продолжала девушка с воодушевлением, – ведь маникюр вовсе не означает покрытие лаком!
– Покрытие?! – совсем уж обессилел Платон Легран. – Лаком?!
– Да не будет никакого лака, – снова заспешила Лёка, – видишь, как нам повезло! Полетишь на свою конференцию, как приличный человек, подстриженный и ухоженный.
– Лёка, – сказал он угрожающим тоном, – я не стану делать маникюр.
– Ты посмотри на свои руки! – Она подняла его ладонь и покрутила ею в воздухе. Он покорно терпел. – Одни заусенцы! Можно подумать, что ты ногти грызешь!