Там, где всё настоящее. Рассказы
Шрифт:
Фиаско четвертое. Целлюлит и начальство
Не только свечи продавать надо за «ящиком» и поминальные записки – нужно и книгу хорошую помочь выбрать или еще что нужное. Зашла жутко интеллигентного вида пара, попросили подобрать что-нибудь из хорошей детской литературы. А я, к стыду своему, не успел еще с ней ознакомиться по-настоящему, ну и брякнул: «Вот, говорят, стихи детские хорошие. Посмотрите – может, понравятся?» Открыли книжку, полистали. Начали читать. Перевернули страницу – улыбаться, смотрю, перестали. Руки задрожали, глаза заслезились. Дама села на стульчик, мужчина подошел ко мне и тактично отозвал в сторону. «Простите, – говорит, – но как в церкви можно продавать и предлагать вот такое?» – «Какое такое?» – невинно спрашиваю. Он понял,
– Стоп, – говорю. – Простите, ошибся. Не хотел вас обидеть.
– Да не в вас дело, – грустно так отвечает. – Просто я никак не могу понять: что, в России книг хороших нет? Зачем Церковь позволяет христианским детям читать такое? Нам что – православные неучи нужны, скажите?
– Не уверен. Могу предложить в качестве компенсации Лескова, Пушкина. Не желаете?
– Еще как желаю! А «Винни-Пух» есть? Тот, настоящий, заходеровский?
– Извините.
Тяжело было, ох тяжело после таких вот вопросов (несколько раз люди искренне удивлялись отсутствию хорошей детской, да и взрослой литературы в православных храмах). Попробуй докажи теперь, что мы выступаем за хорошее образование.
Но не только книги интересуют людей – нужны иконы, четки и многое другое. Про качество икон нашего «ящика» говорить даже не хочется. Зашли как-то несколько сербов – посмотрели-поудивлялись, в руках повертели: «А нет ли настоящих икон, не штампованных? Другого какого-нибудь производства?» – «Нет, братушки. Извините опять же». Но смеховая истерика у братушек началась, когда они увидели стоящих отдельно на полке гипсовых, фарфоровых и пластиковых ангелочков, ангелов и ангелищ «made in China»: «Смотри, – заорали, – целлюлит!!! Католический целлюлит!!!» Подошел я к ним, чтобы с их точки зрения это счастье увидеть: м-да-а. Здорово смотрятся в православных церквях розовые ангелочки, способные ввергнуть в истерику стойких сербов, а заодно и напрочь убить чувство прекрасного у их русских собратьев!
– Пока ты тут возмущаться будешь и об утрате чувства прекрасного скорбеть, храм обнищает, – пояснили мне. – А еще проблем с начальством добавится.
– Почему?
– Да просто же все: во-первых, люди покупают то, что им нравится. Нравятся им твои целлюлитные монстры с крылышками – пожалуйста. Платят же? Платят. Во-вторых, никому из нас тоже ни книги не нравятся, ни вот это вот чудо. Но община их вынуждена покупать: больше в епархиальном управлении ничего не купишь! А покупать свечи, иконы и прочее община имеет право только там, в управлении. В других местах – ни-ни. Так что все твои претензии насчет вкуса, уровня литературы и все прочее направь тем, кто занимается поставкой такой вот, извини за выражение, «благодати». Не будет община закупать товар в «управе» – жди праведного гнева и санкций от начальства. Зарплата, и без того невысокая, снизится, да и у горячо любимого отца настоятеля трудностей прибавится. Иди, короче, в епархиальное управление, а нас не касайся. Хотя мы тебя понимаем и молча поддерживаем, конечно.
Фиаско пятое. Усталость и вопросы
Несколько дней подряд по 10–12 часов на ногах, нехитрый и быстрый обед в церковной трапезной, постоянное, как я выяснил, нервное напряжение, частые оскорбления и несправедливые обвинения – это все, конечно, содействует смирению. Или появлению мыслей о его отсутствии. Но усталость, даже изможденность, – штука не из приятных, поверьте. Что-то жить захотелось даже. Подошел я к настоятелю:
– Простите, батюшка, дурака самонадеянного! Заберите меня из-за ящика вашего. Ничего-то я сделать не смог. Людей только посмотрел.
– И как? Хороших много?
– Большинство.
– А, ну тогда не зря свечником был, парень. И, как я понимаю, осуждать мы больше не будем, да?
– Угу.
– Ну, иди с Богом.
В общем, вытащил меня священник из-за ящика, за которым я провел сорок несмиренных дней. Дней, наполненных, честно говоря, не столько осуждением, сколько оторопью и вопросами, на которые я до сих пор не получил ответов. Почему, например, мы уже больше двадцати лет вроде как без особых гонений живем, а ничего практически про христианство не знаем. И что страшно, знать-то особенно не желаем. Бабки с колдунами, мол, нам все расскажут. Почему мы считаем, что Бог нам просто обязан то-то и то-то выдать, если мы такую-то записку подали или столько-то штук колоколов «этой РПЦ» подарили. Почему в Церкви так удручающе мало внимания уделяется действительно хорошим книгам, а мы предпочитаем или пугать людей концом света, или же гробить детский интеллект благочестивым сюсюканьем. Про ангелочков я уже говорил. Почему у приходов нет права покупать то, что необходимо именно им, а не брать кошмарного вида и качества товар в «управах», купленный не очень просвещенными, видимо, людьми-«специалистами». Почему нельзя разобраться с хулиганами и ворами. Почему не разобраться с бомжами – кто хочет, пусть работает, получает деньги, кто не хочет, пусть идет своей дорогой, но на церковь не мочится. Почему из-за денег для оплаты счетов за электричество и т.д. мы жертвуем элементарным эстетическим чувством. Почему мы приходим в храм не к началу службы, а к концу Причастия и болтаем, болтаем, болтаем…
Много у меня вопросов, очень много. Но главных, наверное, два: что же действеннее – сорокоуст или панихида? И какие записки сильнее – «заказные» или «простые»?
Так что осуждать трудящихся за церковным «ящиком» людей я бы не стал. Просто я побывал на их месте. Трудно им!
Змеиная справедливость
Отдали в церковь старый большой сундук. Не по ставшему распространенным правилу «на Тебе, Боже, что нам негоже». То есть не от рухляди люди избавились, попытавшись заодно натянуть на себя маски благотворителей, а действительно помогли: нужен был тогда этот самый сундук приходу – воскресную школу выручить.
Вещи теперь всякие можно было складывать, а не по углам раскидывать. Привозят сундук на машине: большой такой, крепкий сундук. Мы тащим сундук в приходской домик.
Рядом, на крыльце, тетки-захожанки – комментируют наблюдаемое: «Вот Церковь-то до чего дошла – хорошие вещи у добрых людей задарма берет. Да, обнаглели попы совсем – поди, себе в кабинет поставят, всем показывать будут, гордиться. Где справедливость?» Ладно, отнесли мы сундук, поставили на место, отряхнулись, забыли про это дело. К тому же воскресная школа окрепла да чуть побогаче стала.
А через три года звонит священник, говорит, что приход решил этот сундук отдать семье одной, не шибко богатой, – так, мол, не поможешь ли с транспортировкой? В чем вопрос – с удовольствием, даже свояка позову. Тащим мы этот сундучище вниз по лестнице, спускаемся по крыльцу к машине – слышим сзади змеиный такой шепоток: «Ну, ссовссем тссерковники ссстыд потеряли: имущщество народное рассспродают-разбазаривают. Наверняка потом себе иномарок напокупают. Нет справедливости!» Не знаю, те же змейки шипели или новых прибыло…
Правы шипящие тетки: нет на этом свете справедливости!
Наш человек
Он правда крякнул: сперва хорхнул, как вальдшнеп, а потом крякнул. Но сначала приехал. На охоту. Сельский люд с восхищением смотрел на его амуницию, спрашивали, не навсегда ли приехал, – вещей-то и оружия с добрый вагон столыпинский с собой приволок. Наши егеря помогали – разгружали-носили всякие чемоданы, рюкзаки, пакеты, свертки. Как – всего на две недели приехал?! С таким-то скарбом? Ну, брат ты мой!