Тамада

— Нет, довольно, — сказал вслух, смотря в зеркало, молодой художник Шубейко, автор нашумевшей картины «На родных просторах», — больше я не пью!.. Дальше так жить невозможно. Алкоголь вреден для здоровья… Спать ложишься поздно, встаёшь с разбитой головой. Надоели все эти встречи и банкеты.

Шубейко открыл форточку, с наслаждением вдохнул свежий воздух и решил начать новую жизнь. Нет, не завтра и не с первого, а именно сегодня, не откладывая в долгий ящик,

«Довольно прожигать свою молодость! Жизнь человека коротка, и надо прожить её разумно и на пользу обществу», — так думал художник, выходя из парадного на улицу.

День выдался на диво: светило солнце, на бульваре веселилась жизнерадостная детвора. Шубейко дышал полной грудью, направляясь к Леночке, чтобы вместе с ней поехать в плавательный бассейн: Шубейко играл в ватерпольной команде.

Двери открыла не Леночка, а весёлый молодой человек в модном костюме.

— Дружище! Сколько лет, сколько зим! Вот неожиданная встреча! — И он бросился обнимать художника.

Откровенно говоря, Шубейко был с ним мало знаком. Они познакомились где-то на пляже, Звали его не то Яшей, не то Аркашей. Изредка Шубейко встречал его в театре, на футболе, в бассейне, но чаще всего на вечеринках. Яша-Аркаша произносил на вечеринках тосты, разливал вино и славился как великий специалист по спаиванию самых убеждённых трезвенников. Это был признанный тамада.

За столом сидели: нежная, изящная Леночка, её седоголовый отец и друг отца, молчаливый человек с запорожскими усами, как выяснилось, шофёр какого-то учреждения.

Тамада извлёк из кармана пальто две бутылки водки и поставил на стол.

— Мне не наливайте, — умоляюще произнесла Лена, — у меня сердце больное.

— Серьезно? — переспросил тамада и бодро налил ей стопку водки. Быстрыми артистическими движениями он наполнил и остальные стопки.

— Друзья, выпьем за тот белый цветок, который украшает наше скромное мужское общество… Первый тост за женщин!

Никто из компании не шевельнулся. Тамада изумлённо оглядел присутствующих, взгляд его остановился на шофёре.

— Мне нельзя, — возразил шофёр, — я при исполнении служебных обязанностей.

— Чепуха! Гигант здоровья, бык, орёл и вдруг отказывается выпить за женщин?! Неужели не стыдно?.. И уж стакан там какой бы, а то маленький, крошечный напёрсток… Как страшно измельчал народ!

Шофёр нерешительно передвинул стопку.

— Смелей, смелей, набирайте высоту!.. — подзадорил тамада. — Каждая профессия имеет свою норму. Слесаря пьют в шплинт. Портные — в лоск. Плотники — в доску. Печники — в дымину. Железнодорожники — в дрезину. Попы — до положения риз. Сапожники — в стельку. Поэты, как сапожники. А вот у шофёров нет нормы!

И тамада устремил свой ядовитый взор на Леночкиного отца.

— А вы, папаша?

Старик

— Обыкновенное притворство! Кашель как защитный рефлекс. А вообще из него ещё четырёх лётчиков можно сделать!

Широкой ладонью он хлопнул старика по худой спине.

— Железо! Типичная юношеская спина!

— Так уж и железо! — произнёс польщённый отец и дрожащей рукой взялся за стопку.

— Вот она, сила казацкая! Ну, а вы?

— Не пью, — твёрдо ответил Шубейко.

— Неужели?

— Бросил.

— И давно?

— С сегодняшнего утра. Решил начать новую жизнь. Спать ложишься поздно, встаёшь с разбитой головой…

— Так-так-так, — произнёс ехидно тамада, — выходит, песочек посыпался?

— Какая чепуха, я вполне здоров и достаточно молод. Спортом занимаюсь, — попытался возразить художник.

— Нет, батенька, годы берут своё! Но говорить об этом в присутствии девушки…

— Немного выпью, но только натурального… — нерешительно согласился Шубейко.

Кому не обидно сознаваться в своей старости! И все дружно выпили: старик, шофёр, Шубейко, Леночка и тамада. Так они доказали, что есть ещё порох в пороховницах и не гнётся казацкая сила!

В сущности, что стоило выпить одну маленькую рюмку! Леночкин отец, горя желанием доказать свою железную силу, предложил выпить по второй. После второй стопки Шубейко почувствовал, как хорош мир и милы люди.

Выпили по третьей. «Как же с тренировкой? — тревожно пронеслось в голове художника — Впрочем, что же тут страшного? Ведь отец тоже не работает, и Леночка… А чем я лучше их? Начну новую жизнь с завтрашнего дня!» — махнул Шубейко рукой и с радостным сердцем предложил по четвёртой.

…Они вышли на улицу в первом часу ночи. Шофёр тащил художника, обняв его за талию. Тамада держал под рукой снятый со стенки почтовый ящик и пьяно приветствовал всех встречных и поперечных.

* * *

Проснулся Шубейко на другой день на чьей-то чужой постели с противным ощущением во рту. Чертовски болела голова. В комнате не было ни души. Проклиная себя и тамаду, больной и разбитый, художник потащился домой. Ему было стыдно за бессмысленно потраченные сутки.

Проходя переулком мимо соседнего дома, он неожиданно услышал через раскрытое окно знакомый голос тамады:

— Друзья, поднимем тост за тот белый цветок, который, украшает наше общество, за хозяйку дома!

Да, он не ошибся… Тамада уже орудовал в другой компании, спаивая и отрывая от работы других людей. Сплюнув с досадой, художник торопливо пошагал дальше, будто боясь, что его могут снова пригласить за стол. А вслед ему долго доносился зазывной голос тамады:

— За милых женщин, прелестных женщин!..