Тамара Бендавид
Шрифт:
— О го-го, какая, однако, она у вас строгая. С душком! — заметил он в насмешливом тоне.
— О, нет, — вступилась за нее девушка, — она предобрая, она прекраснейшая, благородная женщина… Это, просто, ангельская доброта; но, конечно, старушка с капризами некоторыми, — нельзя же без того… Но мы все ужасно ее любим и уважаем, и вы сами увидите потом, что это за сердце золотое…
— Ну, да Бог с ней! — небрежно махнул он слегка рукой и затем спохватился с озабоченно торопливым видом. — Однако нам с вами дано
На прощанье они условились, что Каржоль время от времени, по мере возможности, будет навещать ее в качестве жениха. А чтобы знать всегда, где оба находятся, они условились переписываться между собою.
XVII. ПОСЛЕ СВИДАНИЯ
Часов около шести вечера, когда часть отбывших свою очередь сестер и врачебно-административный персонал госпиталя, по обыкновению, сошлись к чаю за большим столом, один из ординаторов обратился к комиссару с вопросом, что это за франт приезжал давеча к генералу?
— Агент жидовский, — отвечал тот.
— Подъезжал было с «наивыгоднейшими» предложениями насчет поставок, — пояснил командир санитарной роты, — и уж так-то соблазнительно расписывал — «ай-вай!» Но наш — спасибо — турнул его достодолжным манером. Вперед не сунется.
— Удивительно бесстыжий народ! — заметил кто-то из медиков. — Ты его в шею, а он все лезет, точно овод какой!..
— Жиды, батюшка… На то и жиды, ничего не поделаешь!
— Да разве этот, что приезжал, жид?
— Хуже-с: соотечественник, да еще титулованный.
— Кто такой, говорите вы?
— Граф Каржоль де Нот рек. — Так графом и отрекомендовался, с форсом, — вот как!
Услышав это имя, Тамара, сидевшая за тем же столом, против начальницы, тревожно и чутко насторожилась и невольно стала внимательнее прислушиваться к перекрестному разговору.
— Хо-хо, какая громкая фамилия! — заметил кто- то. — Натощак, сразу и не выговоришь.
— Н-да-с, чуть не трехэтажная…
— И неужели же он тоже в «агэнтых»?
— Как видите.
— Экой срам какой!.. Экой позор!.. Дворянин, аристократ, и вдруг к такой пархатой шушере на послуги! — Воля ваша, это вчуже обидно даже!
— Мало ли их тут, титулованных-то!.. «Сыны отечества» тоже, «патриоты»… У этого хоть фамилия нерусская, а вот, как свои то, да не стесняются родовые имена волочить по жидовской грязи, — это много похуже будет.
— Времена, однако!
— Что ж, самые практические, без предрассудков, по крайней мере.
— Э, полноте, господа, причем тут «времена»! — Мерзавцы всегда были и будут. Это уж, так сказать, вне времени и пространства.
— Так этот трехэтажный граф действительно жидовский агент, наряду с Ицками и Шлемхами?!..
— Что ж, и наряду, коли выгодно.
— Экая подлость какая!
Тамара наконец не выдержала. Ей больно и страшно было слушать свободный поток всех этих осуждений и горько язвительных заметок по адресу дорогого ей человека. Она сидела вся бледная, нервно встревоженная, крутя в пальцах свой носовой платок, и готова была чуть не разрыдаться. Рассудок подсказывал ей, что лучше воздержаться и сейчас же уйти, но сердце не выдержало.
— Господа, — сказала она с дрожащей ноткой страдания и укоризной в голосе. — Осуждать со стороны легко… Но справедливо ли?.. Назвать кого мерзавцем, право, не велика еще заслуга!.. Надо знать причины, какие побудили человека на такой тяжкий шаг… человека честного… Почем вы знаете, может из его положения не было иного выхода.
— Те-те-те… скажите, пожалуйста! Выхода не было… Это уж мы, кажется, в область невменяемости заходим… Эдак-то всякую мерзость можно оправдывать.
— Да вы что, сестра, заступаетесь? Вы его знаете?
— Знаю, — едва перемогая себя, подтвердила Тамара, — потому и говорю, что знаю.
— Да, и ведь и в самом деле, Тамарушка с ним разговаривала давеча, — вспомнила сестра Степанида. — Знакомый ваш, что ли?
— Знакомый… и смею уверить вас всех, человек порядочный.
— Сестра Тамара, у вас прекрасное сердце, мы в этом уверены, — шутя отнесся к ней ординатор ее палаты, — но смею думать, вы берете на себя напрасный труд оправдывать дрянь-людей, будь они хоть раззнакомые ваши. Порядочный человек в такую «компанию» служить не пойдет. — Это уж «ах, оставьте ваш карахтер!»
Тамара побледнела еще более, губы ее затряслись, на глазах выступили слезы.
— Господа, мне этот разговор очень тяжело слушать, — с усилием и мольбой в голосе, обвела она всех просящими глазами.
Все с удивлением посмотрели на нее и увидели, что с нею что-то неладное.
— Сестра, да что это с вами?! Или ваше христианское милосердие уж так велико, что вы готовы расточать его даже на всех проходимцев?.. Полноте, не смешите, пожалуйста! Что он вам, друг, брат, сват, что ли, или родня какая?
Но тут сочла уже нужным вступиться в дело молчавшая доселе начальница общины, которая про себя давно уже заметила, насколько случайный этот разговор неприятен девушке.
— Граф Каржоль де Нотрек— жених сестры Тамары, — внушительно и веско заметила она, ни к кому собственно не обращаясь. — Теперь вы знаете и, надеюсь, можно больше не продолжать.
Граната, упавшая среди стола, казалось, не произвела бы такого эффекта, как эти слова добрейшей старушки. Все голоса вдруг оборвались, все взгляды с удивлением — иные с недоверчивостью и любопытством, иные с сожалением и состраданием — устремились на бледную девушку, точно бы они ее до сих пор не знали и не видали.