Тамара Семина. Все начинается с дороги
Шрифт:
Мой отец Петр Федорович Бохонов был кадровым военным, командиром танкового взвода. Мама никогда не работала, да и хозяйством себя сильно не обременяла. Мной и младшим братом Валеркой занималась няня, еще была помощница, которая готовила еду и убиралась. Жили мы в красивом особняке. Мама чувствовала себя барыней, избалованной и изнеженной.
Как только началась война, папа ушел на фронт. Первую похоронку получили в 1941
Война закончилась, а папа так и не вернулся. К маме сваталось множество достойных женихов, в основном демобилизованных военных. Притащив из Германии шелка и бархат, кожаные диваны и кресла, они были людьми обеспеченными. Но, как правило, выдвигали условие:
– Оставь детей бабке, тогда подарю тебе райскую жизнь.
А мама отвечала:
– Пойду замуж только за того, кто будет любить сына с дочкой больше, чем меня!
И такой человек нашелся. Петр Васильевич Семин был водителем ЗИМа, мы его обожали и приходили в особенный восторг, когда он подъезжал к нашему дому на здоровенной красивой машине, закидывал нас с Валеркой как килек в кабину и катал по городу. К слову, дядя Петя родился в один день с моим отцом – двенадцатого июня 1911 года. Так что я дважды Петровна.
В первый класс я пошла в Брянске, меня записали в классный журнал как Бохонову. И вдруг во второй четверти старенькая учительница Анастасия Филипповна вызывает к доске: «Семина Тамара!» Я спокойно сижу, тогда она подходит, гладит меня по голове и говорит: «Томочка, ты теперь Семина». Ребята загудели, зашушукались, никто ничего не понимает, в том числе и я. Оказалось, мама расписалась с дядей Петей и он нас с Валеркой усыновил.
В тот день был какой-то праздник, когда мы вернулись из школы, мама накрывала на стол. Подозвала нас с братом и говорит:
– Деточки, это теперь не дядя Петя, а ваш папа.
– Мам, как же так?! Ты же сказала, что наш папа обязательно вернется!
И сначала я, сволоченок, а за мной и Валерка вообще перестали как-либо называть отчима. И как он терпел? Но не изменил к нам отношения, да и мы в душе продолжали его любить, а произнести «папа» не могли. И так продолжалось десять лет! Мама шла на всякие уловки, чтобы исправить ситуацию. На работу отчим уходил рано. И вот отойдет он от дома на приличное расстояние, она вдруг всплескивает руками: «Ой, забыла дать папе бутерброды! Тома, догони!» Я выбегаю из подъезда и нет чтобы окликнуть его хоть как-то, молча, задыхаясь, догоняю, хватаю за рукав: «Вот, мамка забыла передать…» Как же он смотрел на меня в такие моменты! Его взгляд как будто просил: ну назови меня, наконец, отцом!
Забегая вперед, скажу, что я все-таки обратилась к нему «папа». Когда уже училась во ВГИКе, соседка по комнате Лида Федосеева однажды говорит: «Сем, там твой отец стоит на проходной, на первом этаже». Я как услышала, почему-то страшно перепугалась, спряталась в туалете. Лидка меня оттуда выволокла, а Машка Львова еще и с лестницы спустила. Скатываясь, я в падении закричала: «Папочка!» Бухнулась ему на грудь, и оба зарыдали. Петр Васильевич привез картошку и капусту, со всеми в общежитии перезнакомился, мы устроили пир горой. Ребята потом не раз интересовались: «Сем, твой батя скоро приедет?» А он, когда вернулся домой, похвастался:
– Ой как дочка меня встретила! Назвала папочкой!
Валерка посидел, подумал и говорит:
– Ладно, прости нас. Можно я буду звать тебя батей?
Но вернусь к своей истории. Позже в нашей семье появились сначала братик Павлик, потом сестра Галочка. И все свое внимание мать сосредоточила на них. Почему она решила, что нам с Валерой больше не нужны ее забота, любовь, ласка – не понимаю. Только мы постоянно чувствовали себя лишними, балластом. А отчим нас обожал, любил так же, как своих детей.
Окончив семилетку, я перешла в восьмой класс. Мы уже перебрались в Калугу. За обучение в старших классах тогда платили сто пятьдесят рублей в год. Из-за этих денег мать меня буквально запилила: «Иди работать!» Еле доучилась в восьмом классе – и снова те же разговоры. Отчим пришел домой, я реву.
– Что случилось?
– Мамка говорит: «Иди работать или в техникум». А я хочу окончить десятый класс и поступить в институт!
– Дочка, хочешь учиться – учись!
– А как же деньги?
– Ничего, заработаю.
Кстати, навещая меня в институтском общежитии, отчим нередко совал двадцать пять рублей (сумма огромная по советским временам), но всегда просил: «Доченька, только маме не говори». А когда той не стало, собрал семейный совет и объявил:
– Тамара у нас старшая, значит, теперь самая главная.
– Пап, что ты говоришь? Только ты здесь самый главный человек!
Так и было. Я очень его любила! А потом он начал жаловаться:
– Ой, дочка, у меня что-то с желудком. Болит и болит. Даже кефир пить не могу…
– Пап, умоляю, серьезно обследуйся!
У меня съемки, не могла вырваться. Денежку высылала, часто звонила, а сама не ехала. Так и не успели проститься. Как же я переживала! Он оказался роднее всех родных.
Но я снова забежала вперед. Десятилетку оканчивала в школе рабочей молодежи, там же работала библиотекарем. Литературу нам преподавал Булат Окуджава. Его ссылка в деревню Шамордино закончилась, разрешили учительствовать в областном центре, но в общеобразовательную школу не пустили. Тоже мне, нашли политически неблагонадежного! После школы собиралась поступать в пединститут. Но однажды зашла к подружке Римке на занятие драмкружка. Их руководитель попросил меня что-нибудь прочитать. Прочитала, покривлялась, а он возьми да и скажи Римме: «Этой девочке надо учиться на артистку». И та начала вдалбливать: «Том, ну его в баню, твой пединститут! Послушайся Василия Филипповича».
В итоге я заняла у соседки тети Ани сто рублей и, оставив дома записку: «Не ищите меня и не заявляйте в милицию, уехала в Москву учиться на артистку», села в поезд. При этом про вузы, где можно получить соответствующее образование, абсолютно ничего не знала, просто собиралась подойти к доске объявлений и отыскать что-нибудь подходящее. Но судьба распорядилась по-своему.
В день приезда в столице шел дождь стеной, вымокла до нитки. Вышла на площадь перед вокзалом и прыгнула в первый попавшийся троллейбус. Он тронулся, а я от пережитого волнения задремала. Водитель растормошил на конечной остановке.