Тамерлан. Потрясатель вселенной
Шрифт:
Затем по воле Аллаха у монголов начался падеж лошадей. Три четверти их передохло, стало даже не на чем отправлять гонцов. И монголы ушли из страны, большинство их несло колчаны и вьюки на спине, а сабли на плечах. Наверняка еще никто на свете не видел идущего пешком войска джете.
После мулл приехали военачальники, очевидцы событий, и подтвердили, что самаркандцы отстаивали город, пока джете не ушли, добавив, что конская эпидемия была очень сильной и татарская конница, преследуя их, избегала зараженных мест.
Эта
Хуссейн с Тимуром теперь стали фактическими правителями земель — от Индии до Аральского моря. Тимур имел на это равные моральные права с Хуссейном. Он был подлинным вождем войска, и его приближенные были под стать ему. Но Хуссейн был внуком Благодетеля и сыном правящего эмира. Он выбрал марионеточного хана, номинального правителя, единственным достоинством которого было то, что он тура, потомок Чингиза. Со всеми подобающими церемониями хан поселился в его дворце, и Хуссейн, подобно деду, взял власть в свои руки.
Силой обстоятельств Тимур оказался в подчинении у Хуссейна, который собирал налоги, выносил судебные приговоры и делил земельные владения. Тимур настоял лишь на том, что его долина и местность от Зеленого Города до реки должна принадлежать ему.
— На том протяжении, где река моя, — решительно заявил он.
Держался он с достоинством, и великодушие не позволяло ему ссориться из-за домогательства. Когда Хуссейн обложил барласов тяжелым налогом, Тимур стал возражать на том основании, что они лишились большей части своей собственности в последней битве, однако сам выплатил Хуссейну полную сумму, включив в нее по необходимости или по прихоти даже драгоценности Улджай, серьги и жемчужные ожерелья, бывшие на ней в брачную ночь. Драгоценности Хуссейн узнал, однако принял их без единого слова.
К окончательной ссоре между вождями привели беспокойные беки, их подданные. Хуссейн, посадив в кабульском дворце марионеточного хана, дал джете новый повод для вторжения, а пытаясь добиться полной покорности от беков, нажил новых врагов. Когда его союз с Тимуром распался — никто не знает, по чьей вине непосредственно, — результатом этого явились гражданская война и козни, приводившие к периодическим нашествиям джете. В течение шести лет татарские земли представляли собой вооруженный лагерь.
В те мрачные дни смуты Тимур походил на бесплотного духа войны. Его холодная решимость, полное пренебрежение опасностями и щедрое великодушие были беспримерны. Вечерами у костров караванщики рассказывали истории об эмире Тимуре.
— Поистине, — говорили они, — он не зря носит такое имя, потому что в нем есть железо — несгибаемое железо.
Пожалуй, на базарах и караванных стоянках излюбленным был рассказ о взятии Карши.
Это был город Неузнанного Пророка — уже давно сошедшего в могилу — из Хорасана. Некоего дервиша, вызвавшего трепет и фанатизм горожан тем, что вечером показал им на дне колодца восходящую луну — пока на небе луны еще не было. За это его прозвали Создателем Луны, однако в истории он известен как создатель волнений.
Тимур построил в Карши каменную крепость и слегка этим гордился. В то время и крепость, и город были заняты отрядами Хуссейна. И военачальники Тимура хорошо знали
У Тимура тогда было около двухсот сорока воинов и беки, в том числе Джаку, Муава — сражавшийся у моста бок о бок с Мусой — и любитель опасностей Дауд. Но когда он объяснил им, что намерен взять Карши, они восприняли это с недоверием. Сказали, что время года для такого предприятия слишком жаркое и что им нужно обезопасить свои семьи.
— О неразумные, — напустился на них Тимур, — разве я не поклялся, что ваши семьи будут защищены?
— Да, это правда, — ответил один из беков, — но они не укрыты за стенами.
— Вокруг Карши есть стены, — засмеялся Тимур. — Подумайте — что, если мы станем хозяевами Карши!
Они подумали, но эта перспектива повергла в уныние даже Дауда, а Джаку покачал головой.
— Давай сперва соберем побольше сил, о повелитель. Есть время для поспешности и есть время для осторожности и размышления. Муса давно уже носит оружие, и его не взять, как сидящую на верблюде женщину.
— Тогда ступай к женщинам, пусть они поучат тебя! — произнес своим низким голосом Тимур. — А я оставлю при себе тех, кто оборонял мост от монголов. Тебя, Муава, тебя, Илчи! Есть еще другие?
Послышалось множество голосов, утверждавших, что они тоже переправлялись через реку с Тимуром и заставили джете пуститься наутек без седел.
— Ну так отправляйтесь к ждущим вас семьям. Нет, ступайте на базары и хвастайтесь тем, что уже в прошлом. На Карши я пойду с другими.
Беки понимали, что если не отважатся, он так и поступит, и вышли посоветоваться. Если Тимур что-нибудь решал, переубедить его было невозможно. Если отдавал приказ, то уже не отменял ни в коем случае. Иногда эта целеустремленность приводила к невзгодам и потерям, которых вполне можно было избежать; но она придавала решениям Тимура непреложность судьбы.
Когда беки вернулись, Джаку в одной руке держал Коран, в другой — саблю.
— Мы поклялись следовать за тобой, о повелитель, и вот Коран, на котором мы давали клятву. Вот сабля, и если мы не станем повиноваться тебе, секи нам головы.
Горя рвением, они снова уселись и стали обсуждать способы выманить Мусу.
— О неразумные, — рассмеялся Тимур, послушав немного. — Если Муса выйдет со своими тремя тысячами, а вас всего двести сорок, за кем будет победа?
— Было бы лучше, — заговорил Дауд, глядя на умолкших сотоварищей, — тайком подойти ночью, ворваться в Карши и внезапно захватить Мусу в постели.
— Да, было бы лучше, — мрачно согласился Тимур. — А потом пойдешь к постелям его трех тысяч?
— Все в воле Аллаха, — заспорил Дауд. — Муса прекрасно знает, что мы здесь, и не выйдет из крепости. Его повелитель приказал ему удерживать Карши, и ничего другого он делать не станет.
— Если б я, — задумчиво произнес Тимур, — пригласил Мусу спуститься на луг у реки, утолить жажду вином и ублажить тело прохладой, согласился бы он?
Дауд улыбнулся, потому что сухой сезон был в разгаре, и если они — имеющие возможность выбирать для лагерных стоянок открытые места на равнине — сидели без халатов и все в поту, то за стенами крепости жара наверняка была невыносимой. Крепость была зимним, а не летним прибежищем, а любовь Мусы к вину и пиршествам была хорошо известна.