Тамерлан
Шрифт:
— Давай, давай!
— Эй, купец, где товар? Берём! Берём!
«Ох и охти мне!» — думал Пушок, нашаривая под чекменём рукоять ятагана, сам понимая, что ничего не сделать тут одному ятагану против этой тьмы здоровенных, широкоскулых татар.
А они уже начали прыгать, взмахивая нагайками, с берега на палубу, уже бежали к вьюкам, ко всей поклаже и, отталкивая друг друга, давая один другому подножку, спешили наложить на купеческое добро свои неразгибающиеся, озябшие ладони.
— Мой! Мой! — кричали они друг
Пушок не мог пробиться через такую свалку к своим товарам, его оттесняли, отталкивали. Поскользнувшись, он было сполз за борт, но ухватился за чью-то шубу и уцелел.
Лишь когда бывалый корабельщик, сверкнув мечом, вскочил на вьюки, татары присмирели, и он велел убираться им отсюда. Но самые упорные, крепко державшиеся за вьюки и за канаты, остались.
Двое татар вцепились в обе руки Пушка, — один высокий, с чёрными круглыми глазами, в суконной шубе на красной пышной лисе, а другой с хилыми волосками остренькой бороды, широкоплечий, на кривых ногах и одетый бедно. Они заглядывали Пушку в глаза и негромко, перебивая друг друга, быстро, настойчиво хлопая его по плечам и рукавам, твердили:
— Эй, купец! Чего привёз?
— Чем торгуешь, а?
— Какой товар? Деньги даём!
— Деньги тут, деньги тут!
— Да вот они! Какой товар?
«Деньги! — сразу отлегло от сердца. — Разбойники о деньгах не заговорят». Пушок отстранился от них:
— Погодите, купцы! Дайте отдышаться, милые.
— Ты только говори: какой товар?
— Говори, почём?
— Мы сразу берём, — вон наши люди. Другого купца не подпустят, не бойся! Вон наши люди!
— Нет, нет, — отступал Пушок. — Какие люди? Зачем?
— Никого не пустят! Не бойся, сами возьмём. Товар наш будет!
— Нет, нет! — отступал Пушок. И вдруг увидел родные высокие барашковые колпаки. Он закричал им, сам не помня на каком языке: — Армяне!
— Ну, давай, давай! — теребили и терзали его татарские купцы, оттаскивая от ещё далёких армян. — Зачем армяне? У нас свои деньги. Хорошо дадим!
Но Пушок уже рвался навстречу соотечественникам.
Нехотя, ворча, ордынские купцы отступились, хотя за вьюки Пушка ещё держались какие-то татары, чего-то ожидая от Пушка.
Едва обменялись первыми взглядами, прибывшие армяне спросили:
— Откуда товар?
— Цена, цена?
— Самарканд? Ого! Я беру!
— Нет, нет, почтеннейшие! — отмахивался Пушок. — От разбойников уцелел, от татар уцелел, — не могу! Не свой товар.
— А? Не свой?..
— А где хозяин? — спрашивал торопливо, но уже потеряв к Пушку расположение, кругленький, в засаленном полушубке краснобородый купец в самой высокой шапке.
— Хозяина тут нет. Товар дальше везу.
— А где ждёт хозяин?
— Там, дальше, — махнул рукой
— В Орде?
— А если в Орде?
— Зря. Там такие дела!..
— Что там?
— А что бывает? Режут!
— Ого! — насторожился Пушок. — Кто?
— А зачем нас окликнули?
— Да тут эти ордынцы! — жаловался Пушок.
— Эти что, — вот впереди наглядитесь!
— Куда мне сгружаться?
— На берег, на берег! — с досадой закричала из-под высочайшей шапки красная борода.
— Это вон в те сараи?
— Смотря какой груз. Можно и сразу в город.
— А далеко?
— Довезут к вечеру. Волгой бы плыть, да она становится. По ней не пробиться. Вон тут татар сколько, дотянут.
— А не опасно?
— Кругом народу много, ничего. Поспевайте до вечера.
И армяне кинулись к другим купцам, приплывшим с Пушком.
Пушок, со страхом поглядывая на облепивших его вьюки татар, понял наконец, что всё это люди смирные, ждут только, чтоб, перехватив Пушковы товары у своих сородичей, самим довезти их до города, на своих лошадях.
Начали выгрузку.
Пушок спрыгнул на берег и сощурился, удивляясь, каким ослепительным, голубым огнём полыхает снег и скрипит под ногой, как новая кожа.
Лошади, завыоченные мешками Пушка, пошли бодро. По обе стороны, кое-где проваливаясь в снег, поехали с покриками многие всадники, ободряя вьючных лошадей.
Пушок едва поспевал за своим товаром, тщетно приноравливаясь к деревянному узкому седлу, к острым рёбрам степного коня.
С несмолкаемым гомоном проследовали они до городских ворот, и у ордынцев, стороживших ворота, завязался спор с караваном Пушка.
Армянину показалось, что вся его рать намерена штурмом взять город, а стражи намерены обороняться до последнего воина. Но один из провожатых объяснил, что стражи требуют корабельных поборов и без того не хотят пускать Пушка в ворота.
Холод уже пощипывал Пушка, к вечеру мороз крепчал, небо меркло, за стенами города по небу протянулись багряные полосы заката, и оставаться на ночь среди снегов Пушок не хотел. Он стал покладист и сам приступил было к стражам, но татары, вёзшие Пушкову кладь, спешили рассчитаться с Пушком и так свирепо кричали на стражей, что те согласились за поборами явиться к Пушку на постоялый двор.
Смеркалось, когда въехали в ворота армянского караван-сарая. Двор, несмотря на поздний вечер, был весь озарён несколькими десятками жаровен и очагов, где трещало масло на сковородах и густо пахло жареной рыбой. Из конца в конец перекликались постояльцы. Пушку слышались самые крайние наречия армянского языка — иранские, сирийские, византийские; многие говорили между собой по-фарсидски, но и в эту лёгкую речь вносили властный голос своего народа.
Голос, показавшийся Пушку знакомым, кричал: