Танцор
Шрифт:
Никакой кормушки, собственно, и нет. Есть лишь премиальные, которые зарабатываются программистами хоть и интересным, но нелегким трудом. И никто ими делиться с посторонним дядей не намерен. И даже не с дядей, а с сопляком, у которого молоко на губах не обсохло.
Эти слова Безгубый сказал с большой злостью, почти проорал.
Потом, отхлебнув из фляжки, инкрустированной чем-то блестящим, сказал, подчеркнуто глумливо:
– - Так что напрасная смерть, Алексей, совершенно напрасная. Во имя каких таких возвышенных идеалов? Из-за денег, которых нет? Смешно. Смешно и грустно. А впрочем, как говорил Пушкин, весь ты не умрешь. Сейчас придут двое с носилками и сделают тебе укольчик. И на карете тебя скорой помощи, с сиреной и с ветерком. А там уж снимут энцифолограмму. Тело, понятное дело, на помойку. А на базе конформного отображения твоих мозгов на цифровую плоскость спецы сделают новую боевую программу. Думаю, получится неплохо. Во всяком случае Сисадмин высоко оценил твой интеллект. Хотя до Танцора тебе никогда не дорасти. Этот самый перспективный. Так что извини, если что не так.
И Безгубый достал мобильник, потыкал пальцем в пискливые кнопки и коротко сказал: "Жду, выезжайте". А потом продолжил:
– - Кстати, надо бырешить один вопросец перед твоим отходом в мир иной, именно -- иной! Потому что господа-программисты свято верят, что их разработки -- это почти люди. Они имеют те же самые чувства, но только сделаны из информации. Не знаю, не пробовал. Но вполне может быть, что так оно и есть. Так что особенно, Леша, не кручинься.
И вот надо бы тебе придумать псевдоним покрасивее. Вначале, как только узнал о твоей последней выходке, со злости решил назвать тебя Ментом. Но ладно уж, я отходчивый, согласен на Следопыта? По-моему благородно и вполне культурно. Так да или нет? Покивай, если согласен.
Осипов впал в оцепенение. Он уже не только не слышал Безгубого, но и вообще ни на что не реагировал. Как только понял, что спасения нет и не может быть, так сразу же и сломался. Вначале, правда, колотило от нежелания помирать, словно тело, не веря рассудку, пыталось перетереть веревки. А потом впал в прострацию. Уже и никакого укола не надо было. Никакой анестезии -- ни местной, ни общей. Режь его на куски, а он и ухом не поведет. Именно ухом, поскольку свободными были лишь уши и веки.
Сколько прошло времени? Был ли сейчас вечер или уже ночь? Или уже наступало утро? И что вылетало из разеваемого безгубого рта -- слова или же пузырьки, как от рыбок в аквариуме? И был ли еще жив Мышастый Слон или же он уже во все стороны врос корнями в дверном проеме и зазеленел своим щупленьким разумом? И для кого протяжно пела труба то ли на первом этаже, то ли на седьмом? И свивались ли умирающие звуки канатной бухтой или же закручивались воронкой в раковине для умывания лица, которое уже никогда не удастся умыть?
В дверь позвонили.
Мышастый Слон, вернувшись в посюсторнность, шевелением проявил свои контуры и пошел открывать.
"Вот и с носилками!" -- воскликнул Безгубый. И радостно хлопнул в ладоши.
Алексейс животным стоном вернулся к реальности. И попытался съежиться до размеров таракана. Инстинкт самосохранения никуда не делся, просто он, чтобы "не сойти с ума", отлеживался в обмороке.
Апплет 1100. Смерти больше нет
В дверь вошли двое с носилками. В зеленых хирургических халатах. В такого же цвета шапках до бровей. И в повязках до нижних ресниц, что было вполне естественно, поскольку в Москве свирепствовал грипп. Первый повыше, пошире в плечах. И удивительно пластичный для своей живодерской профессии. Второй, если судить по комплекции, -- почти подросток. С выглядывающими из щели меж шапкой и повязкой карими подвижными, почти смешливыми глазами. В каких-то совершенно непомерных, в каких-то чудовищного размера ботинках.
Безгубый, увидев эти удивительные ботинки начал медленно раскрывать рот для крика изумления, для приказа Мышастому Слону. И даже успел открыть и выпустить изо рта маленькую струйку воздуха, пока еще беззвучного.
Но Мышастый Слон уже лежал, уткнувшись лицом в палас, и из отверстия в его аккуратно выбритом затылке толчками выходила алая кровь, словно пуля привела в движение маленький насосик, работающий от миниатюрных батареек, а руки и ноги вздрагивали лошадиной шкурой, отгоняющей слепней.
Наконец-то включился и Безгубый. Из его рта пошел обильный бабий крик, а руки -- ладони и предплечья -- начали жалко загораживать голову. Что было неумно, потому что страшный Стрелкин ботинок обрушился на его яйца. Отчего регистр переключился с бабьего крика на стылое волчье подвывание. Удар в солнечное сплетение вырубил и этот звук.
– - Смотри, Стрелка, -- сказал Танцор, стягивая с лица повязку, -- я же тебе говорил, что голова зеркальная. Видишь, как сверкает во все стороны? Это оно и есть, искомое. И этот ничтожный упырь гонял нас с тобой по световодам и коаксикалам, словно бильярдные шарики!
И Танцор, прицелившись, вогнал пулю в центр лба Безгубого, который в порыве предсмертного отчаяния пытался загородиться судорожно схваченной со стола электронной схемой мэйнфрейма. Пуля вошла в изображение центрального процессора и вышла из затылка.
– - Вот тебе, блин, и совмещение образов по полной программе!
– воскликнул Танцор и предельно грязно выругался.
По комнате разлилось серное зловоние.
Стрелка подошла к Осипову. Расклеила ему рот и поцеловала. Не то чтобы как-то особо нежно, а скорее с благодарностью. И действительно, шепнула на ухо ласково: "Спасибо, милый, без тебя у нас ничего бы не получилось". А потом разрезала скальпелем веревки.
Танцор же вытащил из-за поясного ремня нож устрашающих размеров, склонился над бездыханным Безгубым и ловко вспорол живот -- от паха до нижних ребер.
И оттуда вышли живые и невредимые: Оранжевая Пурга, Длинный Бакс, Манка, Граф, Пьеро и Рома Родионов. Пьеро, как самого богатого, тут же послали за пивом и лангустами.
Затем из распоротого чрева раздались какие-то странные механические звуки, и появился отец кибернетики Норберт Винер. Но не канонический старец, способный внушать окружающим лишь стерильное почтение, а молодой, изрядно пьяный и чрезвычайно довольный собой молодой человек, почти студент. На груди у Винера на кожаном ремне висела обшарпанная шарманка, он весело крутил ручку и на мотив "Амурских волн" орал на чистейшем русском языке всего лишь два слова. И эти слова были: "ПОЛНЫЙ АБЗАЦ!"