Танцующая с грозой
Шрифт:
— Что? Причем тут внешность планируемых детей? — Последнего аргумента я понять ну никак не могла.
— Девочкам тяжело было бы с твоей внешностью. Вдруг они родятся, как ты, страшненькие. — Эта женщина совсем дура? Она вообще не понимает что произошло, и чего она натворила? Что за детский лепет, что за бред она несёт?
— Ты подсунула собственным сыновьям непонятную дрянь, участвовала в организации моего похищения, и ещё целый перечень, что ты сделала не так, а попрекаешь меня, что я могла бы родить моим мужьям "страшненьких" детей? — Мне безумно, до почесухи в руках, хотелось ее ударить. —
— Так это не твоя внешность? — старый белый наг с одним глазом смотрел слишком внимательно, словно видел меня насквозь. — Так может, примешь слезу богини и предстанешь со своим истинным лицом?
— " Соглашайся, слезы это редкая вещь. И лечит, и показывает истину. А личина все равно и так в любую минуту растает. — Мама была спокойна. В ее голосе снова появились нотки аристократического высокомерия. — Порадуем муженьков на последок.
— Как на последок? Мама, что ты с ними собралась сделать?
— Посмотрим, что решит этот их совет! А потом я внесу свои предложения, которые они не смогут не принять".
— Я согласна, давайте ваши слезы. — Мне показалось, что в зале перестали дышать.
— Ну, слезы не наши, а богини. — Одноглазый шутник.
Старый храмовник сделал несколько пассов, и в воздухе появился поднос, который он бережно принял на руки. В высокий хрустальный фужер, что стоял на этом подносе, он влил переливающуюся жидкость из флакона, что носил на цепочке на груди. А потом, подал этот фужер мне.
Но его перехватил Рис, и под возмущенные выкрики сделал глоток и замер. Только потом передал мне и кивнул, что можно пить. Я улыбнулась такой детской самоотверженности и решительности. Раз уж я для него член семьи, то защищать он меня будет ото всех и от всего.
Лёгкое покалывание пробежалось по всему телу, словно волны черного тумана вились вокруг меня, истончаясь и исчезая. У меня появилось ощущение, что я только что вышла из душа. Кажется, что даже дышать стало легче. Поднимаю глаза и вижу кругом одни только ошарашенные взгляды.
— Полюбить Ланграна — еле слышным шёпотом произносит Маисса и смотрит испуганным взглядом в сторону моих мужей.
Интерлюдия.
(Сразу после совета клана, когда Марина сообщила, что Наариса пытались отравить)
Мальчишка, едва отошедший от грани кастует заклинание, что не каждый взрослый наг в силах сотворить. А я смотрю на воспоминания своей человечки и холодею. Я отдал распоряжение, но сам не проследил. И был уверен, что все в норме. Но увидев это…
Слов нет, прощение нужно не просить, его нужно заслуживать. Так всегда говорил отец. А тут… Если бы все осталось как прежде, я бы забрал девочек в свои комнаты и лично оторвал голову этим горе-строителям. И заставил сделать так, что и моя мать
Но четыре хрупких человечки и больной, умирающий ребенок сделали нечто необъяснимое. То, каким стало это жилище, полным дерева и светлого, солнечного камня, напоенное живым теплом и уютом делало его роскошным, даже по меркам глав клана. Что сделать, чтобы перебить всю эту роскошь. Но как и откуда?
И как, как можно было не проследить, чтобы человечки получали достаточное количество еды с кухни? Мы не проследили, они не попросили, а в результате виноваты мы. И мы действительно виноваты. Встреча, обидели своими развлечениями, жилье, еда.
Богатый набор, не успели исправить одно, как уже новый перечень. И чувствуешь себя словно помоями облитый, и сделать ничего не можешь. И дело даже не в том, что позорище на весь нагаат, минимумом обеспечить не смогли, и не в грозном взгляде матери, что не предвещает ничего хорошего.
Странное чувство, что упускаешь что-то очень важное. Что не понимаешь главного. Того, что в свое время понял Сай, опустившись перед женой на колени. Того, что зажигает взгляды отца и матери, стоит им посмотреть друг на друга.
А моя человечка раздает всем иголок под брюхо, не скупясь. Язва мелкая. Только появилась, а уже, словно пламенем прошла. И сама она, как искра, светится, маленькая, хрупкая, кажется и не стоит ничего загасить ее. А она от любого ветра пожаром вспыхивает.
Отец вкладывал понятие об уважении к жене и будущей матери своих змеенышей под видом тренировки. В какой-то момент я увидел ее, забавная. Сидит на ограде, ногами болтает. А глаза сверкают, как у дикой кошки. Нравится, значит на драки смотреть?
Залюбовался, красоваться начал. За что и поплатился, улетев несколько раз подряд на землю от подсечек отца. Что самое обидное, под улюлюканье моей искорки. Жена моя, а поддерживает моего противника, и все равно, что это мой отец.
— А моя жена, всегда болеет только за меня!
Отец тоже обратил на это внимание.
Однажды, застав брата за измочаливанием очередного бревна, после того как у его жены случилась очередная истерика от встречи с ним, я спросил зачем ему это?
Сайрус ответил, что это дорога через демоновы поля, но угли на этой дороге разложил он сам. Вот и мы, думали, как разобрать то, что наворотили.
Оба брата уже места себе не находили. Раф поделился, что отвел Искорку в свой сад, и в каком восторге она была, и как аккуратно прикасалась к цветам, как мягко срывала яблоки, что ей так понравились, и как была довольна таким скромным подарком. Это о многом говорило, даже я, да даже Сид и Арисса ни разу не были допущены в этот уголок сада. А жену Раф отвел. И сидит теперь довольный.
А Сид… Сид боится спугнуть, оттолкнуть, не дай боги обидеть. Даже напоминать, прося прощения, боится. Наша жена и ее рабыни, к которым она относится, как к сестрам, собрались попытаться вернуть Сиду магию. Если и была какая-то возможность заслужить его бесконечную преданность, то только поняв боль его потери. Кто б сомневался, что Искорка почувствует и разделит. Но она же еще и пытается исправить. За одну эту попытку, которую не предпринял никто из клана, Сид готов порвать любого, кто косо посмотрит или обидит.