Танцующие в темноте
Шрифт:
— Но мы же не женаты, значит, это и есть «грязный уикэнд», — смеялась Фло.
Он приходил в ужас:
— Фло! Наши с тобой уик-энды — самое прекрасное время в моей жизни. Тем не менее, — ворча, добавлял он, — остальные постояльцы наверняка думают, что они «грязные».
Фло предложила перекрасить волосы в седой цвет и нарисовать морщины, но он сказал, что это тоже не подходит.
— Мне нравится ловить на себе завистливые взгляды других мужчин.
Она ответила, что ему ничем не угодишь.
Фло прошла мимо женской больницы, где Нэнси О'Мара недавно перенесла операцию — удаление матки. Хью, исполненный чувства долга, приходил проведать ее после работы каждый вечер. По пути домой он иногда заходил в прачечную. Обычно он появлялся не реже
— Как себя чувствует миссис О'Мара? — спрашивала она. Это звучало глупо, но она не могла заставить себя называть Нэнси его мамой.
— Врач говорит, состояние улучшается.
Когда он учился в средней школе, она думала, что потеряла его. К тому времени у него вошло в привычку заглядывать в прачечную по пути домой из школы Святой Терезы — просто чтобы поздороваться. Когда он пошел в другую школу, ей хватило здравого смысла не ждать его после занятий по пятницам, когда она ходила в банк. Почти двенадцатилетний мальчишка в длинных брюках, думала она, ни за что не захочет, чтобы его видели играющим в мяч с тетей, которая почти на двадцать лет старше его.
— Где же твой маленький друг? — спросил мистер Фриц, когда Хью не показывался уже несколько месяцев.
— Он ходит теперь в другую школу и возвращается домой другой дорогой, — объяснила Фло, стараясь не показывать, как она страдает из-за этого.
— Жаль. Я к нему привязался. — Он бросил на Фло взгляд, полный сочувствия и понимания, как будто уже давно догадался о правде.
Прошли месяцы, потом годы. Она видела Хью однажды, когда ему было четырнадцать. Он возвращался домой с оравой мальчишек, пинающих друг другу через дорогу консервную банку. Ей понравилось, что у него расстегнут ворот, галстук съехал, что он весь такой растрепанный. Ей даже понравилось, как они пинали консервную банку. Нэнси это могло бы и не понравиться, но он нашел свое место, у него появились друзья, он был одним из мальчишек. У нее сжалось сердце, когда он исчез из виду в двери какого-то магазина. Если бы он шел к ней домой!..
Хотя она хорошо проводила время в прачечной — посетители рассказывали столько разных смешных историй, что у нее бока болели от смеха, — она все равно не могла не думать о сыне. Она слышала от Салли, что он окончил школу и пошел учиться на электрика. Она бы выбрала для него что-нибудь другое: Фло хотела, чтобы он добился чего-то большего, возможно, поступил в университет.
И только около пяти лет назад, в 1957 году, она снова увидела Хью. Прачечная была украшена гирляндами, обвисшими от сырости. Всю вторую половину дня она пичкала домашними пирожками и шерри женщин, приносивших в прачечную стирать белье, своих «леди», как она их называла (некоторые даже возвращались с новой порцией белья, которое удалось наскрести, — так хорошо они проводили время). Женщины занимали всю скамью, ожидая, когда машины закончат стирку, а Фло была уже навеселе после множества тостов за здоровье людей, которым она желала счастливого Рождества. Мистер Фриц обычно каждый день объезжал свои шесть заведений, чтобы убедиться, что все автоматические машины работают исправно и не нуждаются в его, специалиста, внимании, но заканчивал всегда у Фло, потому что здесь была самая приятная атмосфера. В его карих глазах сверкали огоньки, когда он начал отчитывать ее за то, что она руководит прачечной в нетрезвом виде. И как раз в этот момент дверь открылась, уже в сотый раз за этот день, и он сказал:
— Смотрите, кто пришел!
Хью! Застенчивый, улыбающийся Хью, в старой армейской куртке и с маленьким рюкзачком цвета хаки через плечо.
Мой сын вырос!Ей хотелось плакать из-за всех лет, которые она пропустила. Ей хотелось обнять и поцеловать его, спросить, почему он оставил маму так надолго, но она просто улыбнулась и сказала:
— Привет!
— Ты подрос, — завистливо сказал мистер Фриц. — В тебе, должно быть, футов шесть.
— Шесть футов один дюйм, — скромно сказал Хью.
Он не сказал, почему не приходил раньше, почему пришел теперь, а Фло не спрашивала. Она догадывалась, что дело в возрасте, что между одиннадцатью и семнадцатью ему казалось, что быть ее другом как-то не совсем нормально, но когда вырос, что-то потянуло его снова. Ей было безразлично, что именно. Достаточно и того, что он пришел и продолжал приходить, рассказывал о работе, о своих девушках, о том, как он копит деньги на машину. Однажды, несколько месяцев назад, он сказал: «Мне бы хотелось, чтоб моя мама была чуть похожа на тебя, Фло. Она думает, я ненормальный, что хочу машину, ну а ты бы ведь не возражала, Фло?»
— Надо было все-таки ехать на автобусе, — пробормотала она на полпути до дома, когда ремешки ее босоножек на высоких каблуках начали врезаться в ноги. Будет большим облегчением, когда она доберется до площади Уильяма и сможет принять прохладную ванну прежде, чем идти на работу.
У Стеллы Фриц случился бы сердечный приступ, если бы она увидела площадь сейчас. Практически все дома превратились в многоквартирные, и выглядели они неухоженными и запущенными. Хуже того, несколько женщин — Фло отказывалась поверить, что это проститутки — стали болтаться по ночам по площади, явно с целью подцепить мужчину. Уже дважды у Фло спрашивали цену, когда она поздно возвращалась домой, и Бел пригрозила, что если у нее кто-нибудь еще раз спросит, сколько она берет, то получит по голове. Часто случались драки, приезжала полиция. Мистер Фриц причитал, что место становится опасным, и Фло, которая любила площадь и никогда не хотела жить в другом районе, была вынуждена признать, что здесь стало гораздо хуже.
Она почувствовала облегчение, когда приняла ванну и переоделась в голубое хлопчатобумажное платье и парусиновые туфли. Всю вторую половину дня Салли не выходила у нее из головы. Женщины в прачечной неоднократно интересовались, что с ней такое: «У тебя такой вид, словно ты съела фунт, а вышло из тебя шесть пенсов. Что случилось, Фло?»
Она знала, что произошло бы, если бы она сказала им про похороны: их благородные щедрые сердца переполнились бы сочувствием и прорвалось бы оно цветистым и драматичным языком. А она начала бы плакать, а может, даже и выть. Она сказала, что неважно себя чувствует, что угнетает жара.
Фло любила своих «леди». Они были грубы, зачастую очень бедны, но они боролись с жизненными трудностями с такой бодростью духа, которой она не переставала удивляться. Они вламывались в двери в своей поношенной одежде, которая была обычно слишком велика или слишком мала, слишком длинна или слишком коротка, принося с собой огромные мешки белья для стирки. Были «леди» черные и «леди» белые, часто очень толстые, потому что питались в основном дешевыми бутербродами, но на их измученных заботами, преждевременно постаревших лицах всегда была улыбка, они превращали в веселую шутку разговоры о косточках на ногах и варикозных венах, распухших суставах, таинственных опухолях, внезапно возникавших в организме, на которые они предпочитали не обращать внимания. «Ну и что, я могу пойти к врачу, чтобы он это вырезал? С пятерыми детьми на руках и с моим мужиком, который с утра до вечера пьяный торчит в пивной?»
У них могло быть по семь, десять, двенадцать детей. Большинство мужей были безработными, и женщины выходили рано утром или поздно ночью убирать улицы. Это их деньгами оплачивалось жилье и еда, но это не мешало некоторым мужьям вымещать свое отчаянье и недовольство правительством и обществом в целом на своих женах. Фло часто приходилось обрабатывать синяки или перевязывать порезы, всячески проклиная обидчиков.
Но женщины не желали слышать и слова критики в адрес своих мужей. Фразы типа: «Он просто не соображал ничего. Пьяный был до чертиков. Трезвый он бы и не подумал меня ударить» — не были для Фло достаточным объяснением их порою просто ужасных ран. Она баловала их, делала им чай, смеялась вместе с ними над их шутками, восхищалась ими. Единственное, чего она не позволяла им, так это стирать в кредит. Мистер Фриц категорически запретил это делать.