Танцы на снегу
Шрифт:
Баба Ада встала. Подошла ко мне, и на этот раз я даже не попытался уклониться. Может быть, потому, что некуда было бежать. Может быть, потому, что очень устал.
– Мой маленький бедный братишка, – ласково сказала баба Ада. – Мой замороченный, запутавшийся малыш. Ты жил на чудовищной, жестокой планете… и в этом – вина твоего любимого Императора. Ты встречал вокруг лишь черствость и жестокость… так что полюбил убийцу и террориста за несколько ласковых слов. Но теперь все изменится…
Она погладила меня по щеке. И я подумал – как-то очень лениво и неловко, что мои настоящие бабушки даже не видели меня. Разве что сходили
И очень наивный.
Хотя нет, про недостатки стараются не писать. Точнее – пишут так, будто они – достоинство. Так что вместо «наивный» написали бы «доверчивый».
А вместо «слабовольный, легко меняет друзей» написали бы «легко поддается переубеждению, очень общителен»…
– Умрите, Ада Снежинская, – сказал я.
И бич в моей руке смачно харкнул плазменным сгустком.
Старушка закричала, когда ее бросило от меня – с развороченным плечом, нелепо болтающейся правой рукой. Кровь била несколькими тонкими струями – заряд был очень слабым, и плечо не сожгло, а разворотило, будто сильным ударом топором.
В следующий миг комната будто вывернулась наизнанку.
Вылетела дверь – и несколько фигур, похожих на размазанные серые тени, скользнули в комнату. За стенами загремело – и в нескольких местах огненный пунктир стал очерчивать вырезаемые люки.
Бич словно взбесился. Я даже подумать ни о чем не успел – тело скрутило и швырнуло в угол, под сомнительную защиту стола. Как же так? Бич может перехватывать управление моими мышцами?
Серые тени еще палили в пустоту, туда, где я только что сидел, и каменная стена пузырилась под лучами тяжелых бластеров, будто пластилин под жарким солнцем. А бич уже стрелял по ним – короткими, экономными очередями, крошечными, ослепительно пылающими шариками, будто огненной дробью. Маскировочные комбинезоны отключились почти мгновенно, охранники Ады Снежинской попадали, то ли мертвые, то ли просто раненные. Я вскочил и, перепрыгнув через корчащиеся тела, бросился к двери.
– Не убивать! – послышался за спиной голос бабы Ады. – Не убивать!
В спину ударило – тугой холодной волной.
Это что, так умирают?
Ноги подкосились, руки обмякли, даже дышать стало трудно. Но я продолжал бежать, бич дергал мое тело, вынуждал ноги переступать – под новыми и новыми ударами парализаторов.
Я бежал, пока парализующие лучи не заморозили мои нервы настолько, что даже бич не в силах был заставить мышцы двигаться. Пол метнулся навстречу лицу, я увидел перед глазами лужицу крови, текущей из разбитого носа, но боли не было. Чьи-то сильные руки вертели меня, обыскивали, стаскивали одежду, несколько человек в силовой броне отдирали бич – будто и впрямь поймали ядовитую змею.
Издалека, словно через толстое одеяло донесся голос бабы Ады:
– Мальчика – в лазарет! Отвечаете за него головой!
Но через несколько секунд, когда ее саму утащили в лазарет, меня все-таки стали пинать.
Хорошо, что мне совсем не было больно.
Лазарет я почти не запомнил. Кажется, это был не медпункт при космопорте и не городская больница, а военный лазарет на космическом корабле, стоявшем в порту. У них куда больше опыта по спасению парализованных – на учениях вместо настоящих бластеров всегда используют парализаторы, да и при абордаже в космосе, чтобы не повредить обшивку.
Первое смутное воспоминание – как покалывает все тело. Будто прыгнул в холодную воду. Не больно, а скорее приятно.
Потом я смог открыть глаза. Увидел несколько человек в халатах бледно-салатового цвета. В руку была воткнута капельница, а по телу водили каким-то гудящим прибором. Там, где им провели, кожа начинала чувствовать.
– Лежи смирно, – велели мне. Без грубости, но и без малейшей жалости.
Я закрыл глаза и стал лежать смирно.
У меня ничего не вышло. Я не смог убить Аду Снежинскую. Стась арестован или погиб. Иней будет и дальше воевать с Империей и, наверное, победит.
Может быть, так и надо?
Может быть, Ада Снежинская права и Федерация Инея будет лучше, чем старая Империя?
Я старался об этом не думать.
Потом мне велели подняться – я уже мог двигаться самостоятельно. Дали одежду – немного большую по размеру пижаму и тапочки. Повели какими-то коридорами. Потом в памяти будто вырезали кусок – может быть, меня допрашивали с наркотиками правды, а может быть, я просто отключился.
И новое воспоминание было неожиданным, похожим скорее на сон, чем на правду. Маленькая комната с двухъярусными кроватями, Стась, Лион и Наташка. Меня уложили на кровать, я коснулся лицом подушки и сразу же заснул.
А проснулся от тихого разговора. Говорил Стась, своим обычным голосом:
– Реально – я не имел никаких шансов. Контрразведке было интересно наблюдать за происходящим, но они понимали, что выпускать нас в космос слишком рискованно. Честно говоря, я ставил только на то, что корабль готов к полету.
– А вручную поднять его было нельзя? – спросил Лион.
– Дело не в заблокированном компьютере. Как я понимаю, реактор был физически заглушен. Таким образом корабль сразу потерял ход, огневую мощь и возможность самоликвидации.
– Но ты же не знал этого заранее? – уточнил Лион.
– Нет, не знал. Иначе не стал бы захватывать рубку. Лишние жертвы не нужны никому.
– Зато дал им жару, – ободрил Стася Лион. – Будут знать, что такое фаг.
Стась засмеялся:
– Они это и так знают. Но всегда есть границы, за которыми сопротивление становится глупым и ненужным. Посмотри лучше, как там Тиккирей. У него изменился ритм дыхания.
– Я не сплю, – сказал я. И присел на койке.
Все-таки это была тюремная камера. Очень чистая, аккуратная, даже уютная. Но камера. С тремя двухъярусными кроватями, прикрепленным к полу столом и унитазом в углу, за низенькой загородкой.
И тут были все: Стась, по-прежнему с огромным животом, но и лицо и руки уже были прежние, молодые; Лион, сидевший на койке рядом с ним; Сашка – кажется, он спал, лежа на верхних нарах, а еще – Наташа и… старик Семецкий! Они тихонько разговаривали о чем-то своем, Наташа только кивнула мне и отвернулась, пряча заплаканные глаза, старик Семецкий ободряюще улыбнулся. Кресла у инвалида не было, ноги он кутал в тощее красное одеяло с инвентарным номером на белой матерчатой бирке.
– Как самочувствие, Тиккирей? – спросил Стась.