Танцы на снегу
Шрифт:
– Я не хочу никакой власти, – сказал я. – Я только хочу, чтобы не было войны. Чтобы тебя не казнили. Чтобы Лиона, Наташку и всех девчонок отпустили. Чтобы Семецкий не умер!
Семецкий тихо засмеялся:
– Вот это уж вряд ли… Знаешь, сколько мне лет, мальчик? Так или иначе, а пора.
Я не стал с ним спорить. Я спросил Стася:
– Если я попрошу основу – она может вас отпустить? Если я соглашусь остаться на Новом Кувейте?
Стась размышлял. Нет, неверно. Он не размышлял. Он тянул время, теперь я это понимал.
– Попробуй, – сказал он.
– Да никто
Маленький фаг не понимал! Даже он не чувствовал тех интонаций, которые ловил в словах Стася я. Может быть, потому, что Стась говорил сейчас только для меня?
Я выпрямился, подмигнул Лиону – тот ошарашено смотрел на меня. И крикнул в пространство:
– Эй, вы! Я хочу говорить со своей основой! Я хочу говорить с Аделаидой Снежинской! Слышите? Немедленно передайте ей, что Тиккирей просит встречи!
Ничего не произошло. И никто мне не ответил. Но не прошло и минуты, как дверь камеры с тихим шипением уехала в стену. На пороге стояли двое охранников в силовой броне. В глубине коридора стояли еще несколько.
– На выход. Всем! – скомандовал охранник. Голос, пропущенный через динамики брони, стал жестким и холодным, будто у робота из мультика.
– А как прикажете мне передвигаться? – сварливо сказал Семецкий. – Верните кресло! Или на ручках понесете?
Охранник склонил голову, будто вслушиваясь в чей-то тихий голос. Кивнул:
– Кресло вам сейчас вернут.
– Проверили, бомб не нашли? – ехидно спросил Семецкий. – Небось по винтику разбирали?
– Разбирали, – признал охранник.
– Выпишите мне счет, я заплачу вам за профилактику этого антиквариата, – желчно пообещал Семецкий.
Глава 6
Когда нас вели по коридорам, я понял, что мы все еще в космопорте. Часть пути проходила в герметичной стеклянной трубе-галерее, тянущейся под крышей зала ожидания. Метрах в двадцати внизу было шумно, многолюдно и совершенно буднично. Люди с чемоданами, люди с тележками и сумками. Носились, беззвучно разевая рты, возбужденные дети; за столиками кафе пассажиры дожидались объявления рейсов; к регистрационным стойкам тянулись коротенькие очереди. Военных и впрямь было многовато, но для них огородили барьерчиком часть зала, там они и терялись – серо-зеленая колышущаяся масса.
Чего ждет Стась?
Высадки имперского десанта?
Но это будет кровавое побоище, а никак не спасение. Иней готов к войне. Мужчины и женщины будут сражаться, дети – кусаться и царапаться, парализованные старики – осыпать солдат проклятиями. Это не спасение.
Чего же ждет Стась?
Я покосился на него, но спрашивать, конечно, не стал. Стась, единственный из нас, был закован в наручники – не современные, магнитные, а обычные, с цепочкой между браслетами. Впрочем, его это ничуть не смущало. Он о чем-то негромко говорил с Семецким, катящим на своей коляске. Охранники косились, но разговору не мешали.
Пройдя над залом ожидания, мы еще какое-то время шли коридорами служебной зоны космодрома. Здесь военные попадались чаще. А в одном зале, мимо которого мы проходили, солдат было будто сельдей в бочке. Они сидели на полу, сжимая в руках длинные лучевые карабины старого образца. Через широко открытые двери в нас шибануло кислым запахом пота, вентиляция не справлялась. Словно они тут уже сутки сидят!
Но лица солдат оставались серьезными, суровыми, воодушевленными.
Как смогут имперские солдаты сражаться с миллионами фанатиков?
– Не боишься, Тиккирей? – спросил меня Стась.
Я помотал головой.
– Когда-то я очень боялся смерти, – сказал Стась. – Даже не самой смерти… почему-то представлялось кладбище зимой. Поземка над ледяной землей, голые ветви деревьев и никого вокруг. Ни человека, ни птицы, ни зверя. Гадко. Я даже решил, что попрошу похоронить меня на теплой планете… если будет, что хоронить. Например, на Инее.
– Разве Иней теплая планета? – спросил я. Как будто это было важным!
– Очень. Там не бывает минусовой температуры. Она получила название за вид с орбиты – из-за особенностей климата облака на Инее длинные и тонкие, перистые, будто планета вся заиндевела. Смешно, правда? – Он помолчал и продолжил: – Но теперь я думаю, что Новый Кувейт ничуть не хуже.
– Стась, зачем ты грузишь мальчика! – возмутился Семецкий.
– Мы прощаемся, – спокойно ответил Стась. – Я хочу, чтобы ты понял, Тиккирей… жизнь каждому отмеряет разной мерой. Но возможность выбрать свою смерть жизнь дает всем. Может быть, это важно.
Дальше мы шли в молчании. Я хотел взять Стася за руку, но боялся, что его ладонь окажется холодной как лед.
Наконец мы вошли в какой-то зал, и охранники остановились.
Странное место. Я-то думал, что нас приведут в госпитальную палату – ведь Ада Снежинская ранена. Или в какой-нибудь кабинет.
А это было что-то вроде цеха или лаборатории. Балки и краны под потолками, решетчатые мостики над исполинскими баками и чанами. Огромные станки – выключенные, но все равно издающие какие-то звуки. Представляю, как они грохочут при работе.
– Забавно, – сказал Стась. – Это станция по перезарядке топливных элементов. Господа, мы собираемся разыгрывать драму из производственной жизни?
Охранники не ответили. Похоже, они и сами были удивлены местом, куда нас привели.
– Ведите их сюда, – послышался издали голос. Знакомый голос бабы Ады.
Повинуясь охране, мы пошли между станков и баков. Вокруг шумело, стукало, поскрипывало – отключенная аппаратура продолжала жить своей жизнью. Коляска Семецкого грохотала по решетчатому полу, добавляя бодрую ноту в общую симфонию.
Потом, по спиральному пандусу, мы поднялись на металлическую платформу, вынесенную под самый потолок, к сонно свисающим кранам.
Ада Снежинская выглядела нормально, будто мой выстрел ей почти и не повредил. Все в том же джинсовом комбинезоне и высоких ботинках, только вместо платка на голове – черная бандана, перетягивающая седые волосы. Только чуть бледная. И еще левое плечо будто разбухшее, перевязанное и затянутое в регенерирующий корсет, выпирающий из-под одежды.