Танец блаженных теней (сборник)

Манро Элис

Пожилые дамы, наверное, питали слабость к Клэру с тех самых пор, как он начал ходить. Для них он так и остался милым щекастиком, таким учтивым и совершенно не заносчивым, несмотря на принадлежность к роду Маккуарри; он умел поддразнивать и подбадривать их так, что они розовели. У них, у мамули и Клэра, был, наверно, целый десяток игр, в которые меня не принимали. Ну, скажем, стучит он в дверь и говорит что-то вроде:

– Добрый вечер, мэм, я только хотел спросить, не заинтересует ли вас программа совершенствования тела, которую я продаю, чтобы оплатить учебу в колледже?

А мамуля подыгрывает ему и делает суровое лицо:

– Молодой человек, неужели я выгляжу так, будто нуждаюсь в совершенствовании тела?

А то еще приходит он со скорбной миной:

– Мэм, я здесь, потому что беспокоюсь о вашей душе.

А мама громко хохочет:

– О своей бы побеспокоился! – И потчует его куриными пельменями и лимонным пирогом с меренгами, он все это обожает.

За

столом он рассказывает ей такие анекдоты, которые, как я думала, она никогда не стала бы слушать.

– Слыхали, как один старый джентльмен, женившись на молоденькой, пошел к врачу? Доктор, говорит он, у меня есть одна маленькая проблемка…

– Довольно, – говорит мамуля, но выслушивает анекдот до конца. – Ты смущаешь Хелен-Луизу.

От этой приписки «Луиза» на конце моего имени я избавилась повсюду, кроме дома. Клэр подхватил ее от мамули, и я сказала ему, что мне она не нравится, но он не унимался. Порой я чувствовала себя их малым дитятей. Я сидела между ними, а они пикировались и наслаждались едой, не забывая твердить мне, что я много курю и что, если я не перестану сутулиться, у меня будет горб. Клэр был – и остался – на двенадцать лет старше меня и, сколько я его помню, всегда был взрослым мужчиной.

Я помню, как встречала его на улице, и он тогда казался мне старым, по крайней мере таким же старым, как все остальные взрослые. Он из тех, кто в юности выглядит старше своих лет, а в старости, наоборот, моложе. Он вечно ошивался в «Квинс-отеле». Как и прочим Маккуарри, ему не нужно было трудиться в поте лица. Сидел себе в маленькой конторе и занимался непыльной работенкой – как нотариус, страховой агент или агент по недвижимости. Он и сейчас все на том же месте, фасадное окно там вечно мутное и пыльное, а в задней комнате зимой и летом горит свет. Там сидит мисс Мейтленд, старушка лет под восемьдесят, и печатает все, что он скажет. Если он не рассиживал в «Квинс-отеле», то проводил время с двумя-тремя друзьями, сидя вокруг обогревателя за карточным столиком, за нешумной выпивкой, а чаще всего – просто за беседой. Существует определенная категория мужчин, которых в Джубили, да и, полагаю, в прочих маленьких городках тоже, можно назвать «публичными людьми». Я не имею в виду, что они публичные персоны, достаточно влиятельные, чтобы избираться в парламент или даже на пост мэра (впрочем, если бы Клэр захотел стать серьезным, то он смог бы это сделать), я имею в виду просто людей, которые часто бывают на публике – вокруг да около главной улицы, людей, которых ты узнаешь в лицо. Клэр с этими своими друзьями был как раз из таких.

– Так он там со своей сестрой? – поинтересовалась мамуля, как будто я ей не говорила уже сто раз. Множество наших с мамулей разговоров повторяются. – Как там они ее называют?

– Хрюшка.

– Да, я, помнится, сразу подумала – самое то для взрослой женщины. Я помню, как ее крестили и дали ей имя Изабель. Задолго до того, как я вышла замуж, – я тогда еще пела в церковном хоре. На нее надели такую длинную, болтающуюся крестильную хламиду, ну, сама знаешь.

Мамуля неровно дышала к Клэру, но это не касалось остального семейства Маккуарри. Она считала, что чванство у них в крови. Помню, как год или два назад мы проходили мимо их особняка, и она что-то говорила там насчет не ходить по газонам Имения, а я ей ответила:

– Мамуля, через несколько лет я поселюсь здесь, это будет мой дом, поэтому не стоит говорить об Имении таким тоном.

Мы с мамой оглядели этот дом с темно-зелеными навесами и стилизованными староанглийскими вензелями «М», со всеми его верандами и витражными окнами в торцевой стене, напоминавшими церковные. Дом не подавал признаков жизни, но наверху лежала, да и сейчас лежит старая миссис Маккуарри – одна сторона тела у нее парализована, и она не может говорить. Днем за ней ухаживает Уилла Монтгомери, а Клэр – вечером. Старушку тревожат чужие голоса в доме, поэтому всякий раз, когда Клэр приводил меня к себе, мы разговаривали исключительно шепотом, чтобы она не могла меня услышать и впасть от этого в какой-нибудь паралитический припадок. Мама пристально посмотрела на меня и сказала:

– Забавно, что я не могу представить тебя с фамилией Маккуарри.

– Я думала, Клэр тебе нравится.

– Ну, разумеется, нравится, но я всегда думала о нем как о парне, с которым ты встречаешься по субботам, которого приводишь на обед в воскресенье, и никогда не думала, что вы с ним поженитесь.

– Подожди, увидишь, что будет, когда старая леди отдаст концы.

– Он так тебе и сказал?

– Это очевидно.

– Могу себе представить, – сказала мамуля.

– Не стоит обращаться со мной так, будто он оказывает мне милость, потому что, уверяю тебя, очень многие люди сочли бы, что все наоборот.

– Мне что, уже нельзя и рот открыть, чтобы ты не обиделась? – мягко спросила мама.

Раньше мы с Клэром прокрадывались в субботу вечером через боковую дверь и тихо-тихо, как два школьника, улизнувшие с уроков,

готовили себе кофе и что-нибудь поесть в старомодной кухне с высокими потолками. Потом на цыпочках пробирались по задней лестнице в комнату Клэра и включали телевизор, чтобы она думала, будто он один. Если она его звала, я оставалась лежать одна в большой постели и смотрела передачу или разглядывала старые фотографии на стене – он в воротах хоккейной команды в старших классах, Хрюшка в выпускном платье, он с Хрюшкой и неизвестными мне друзьями на каникулах. Если она задерживала его надолго и мне становилось скучно, я под прикрытием телевизора спускалась по лестнице и снова пила кофе (я никогда не пила ничего покрепче, оставляя это Клэру). При свете из кухни я шла в столовую, выдвигала там ящики и разглядывала старухины скатерти, открывала дверцы буфета и ящик со столовым серебром, чувствуя себя воришкой. Но я все думала, почему я не должна получать удовольствие от этого и от имени Маккуарри, раз мне все равно не придется делать ничего такого, что я и так не делаю. Клэр сказал: «Выходи за меня» – вскоре после того, как мы начали встречаться, и я ответила: «Не приставай ко мне, я не хочу думать о замужестве!» И он отстал. Когда я сама несколько лет спустя завела об этом разговор, ему, кажется, было приятно. Он сказал: «Ну, мало кому из старых зубров вроде меня посчастливится услышать от такой хорошенькой девушки, что она хочет за него замуж». Я думала, погодите, вот выйду замуж, явлюсь в «Универмаг Кинга», так Хоуне у меня с ног собьется, старый мерин. Хотелось бы устроить ему веселую жизнь, но я сдержусь только из чувства приличия.

– Надо убрать эту открытку в шкатулку, – сказала я мамуле. – И не могу придумать для нас ничего получше на это время, чем пойти и вздремнуть.

Я пошла наверх и надела пеньюар (с китайской вышивкой – подарок Клэра). Намазав лицо кремом, я достала шкатулку, в которой хранятся открытки, письма и прочие памятки, и положила открытку вместе с прочими флоридскими весточками прежних лет и с теми, что из Банфа и Джаспера, Большого каньона и парка Иеллоустон. А потом, просто чтобы убить время, стала рассматривать свои школьные фотографии и табели, программку музыкального спектакля «Корабль ее величества „Фартук“» [8] , который мы ставили в старших классах, и я там играла героиню, как ее там, – в общем, дочь капитана. Я помню, Клэр встретил меня на улице и наговорил мне приятностей, как я хорошо пела и как прекрасно выглядела, а я чуточку с ним пофлиртовала, просто потому, что он казался мне старым и неопасным, а меня хлебом не корми – дай пофлиртовать, и была так довольна собой. Интересно, удивилась бы я, если бы узнала тогда, что случится потом? Я тогда еще даже не встретила Теда Форджи.

8

Комическая опера Уильяма Гильберта и Артура Салливана, впервые поставленная в 1878 г.

Я узнала его письмо с первого взгляда. С тех пор я его не перечитывала ни разу но сейчас просто из любопытства развернула и принялась читать.

Обычно я терпеть не могу печатать письма на машинке – печатные буквы лишены человеческого тепла, но сегодня я так измотан всеми этими непривычными тяготами, что, надеюсь, ты простишь меня.

Печатные буквы или не печатные, но, едва взглянув на это письмо, я всегда ощущала такой прилив любви, если надо назвать как-то это чувство, прилив такой силы, что он сбивал меня с ног, расплющивал в лепешку. Тед Форджи проработал диктором на радиостанции Джубили около полугода – как раз в то время я заканчивала школу. Мамуля говорила, что он слишком стар для меня, – чего она никогда не говорила о Клэре, – а Теду было-то всего двадцать четыре. Он два года провел в санатории для туберкулезников, болезнь состарила его. Мы часто гуляли на Салливен-Хилл, и он рассказывал мне, что жил, глядя смерти в лицо, и понял, как дорога ему близость человеческого существа, но ему выпало одиночество. Он говорил, что хотел бы только уткнуться мне в колени и плакать, но все время, пока он могчто-то делать, он делал совсем другое. Когда он уехал, я просто превратилась в лунатика. Я просыпалась только под вечер, когда приходила на почту, и коленки у меня дрожали, пока я открывала ящик в надежде найти там письмо. Но после этого письма больше писем не было. Никогда. Меня тревожили те места, где мы с ним бывали. Салливен-Хилл, радиостанция, кофейня в «Квинс-отеле». Не знаю, сколько часов я просидела в этой кофейне, мысленно вновь повторяя каждый наш разговор, представляя себе каждое выражение его лица, не понимая еще, что никакие мои желания не в силах заставить его снова войти в эту дверь. Здесь я подружилась с Клэром. Он сказал, что у меня такой вид, будто меня надо развеселить, и рассказал мне несколько своих историй. Я никогда не посвящала его в свои беды, но, когда мы начали встречаться, я объяснила ему, что дружба – это все, что я могу предложить. Он сказал, что благодарен мне и постарается потерпеть. И он старался.