Танец мертвецов
Шрифт:
— Эт-т-то все, ребята!
Эрик оперся локтями о колени, уронил голову в ладони и начал всхлипывать, даже не из-за мыслей о смерти жены и дочерей или о конце света, но просто потому, что слезы сами потекли у него из глаз. Прошло некоторое время, пока он наконец сумел взять себя в руки:
— Будь так добр, объясни мне, чего ты хочешь?
Тиллингаст положил руку ему на плечо, словно пытаясь успокоить:
— Я хочу сказать, что это — танец мертвецов.
— Танец мертвецов?
— Да. Знаешь, в конце девятнадцатого века, когда индейцы — или правильно будет коренные американцы? впрочем, теперь можно обойтись и без политкорректности, — так вот, когда они поняли, что белый человек отобрал у них все,
Эрик молча смотрел на него. Тиллингаст продолжил:
— Сейчас ты, насколько я понимаю, устал, к тому же перенес сильное потрясение, так что не отказался бы от плотного горячего ужина, ванны и удобной постели, а потом, когда ты выспишься, мы могли бы спокойно поговорить о наших дальнейших планах или о том, зачем я просил тебя приехать…
— Да, — Эрик кивнул, — Не отказался бы.
Но Тиллингаст внезапно вскочил на ноги, схватил его за загривок и стащил с софы.
— Что ж, тогда вынужден тебя разочаровать, потому что вечерние торжества ждать не будут, их и так откладывали, чтобы ты успел приехать. Так что прости, но нам придется отправиться туда прямо сейчас.
Эрик был слишком сбит с толку для того, чтобы сопротивляться, и очень скоро обнаружил себя стоящим перед шкафом с какой-то хламидой в руках, которую узнал сразу же, как только развернул. Черное одеяние с капюшоном, расшитое печатями и символами со страниц «Некрономикона». Содрогаясь, Эрик натянул балахон поверх одежды и вспомнил, что раньше его было принято надевать на голое тело; но Тиллингаст, заметив его колебания, сказал, что этой ночью такие мелочи роли не играют.
Облачившись в черные одежды, они взяли древние позолоченные фонари причудливой формы, которые, как считалось, были подняты с морского дна, зажгли фитили крохотных свечек обычной зажигалкой и покинули дом, пройдя через веранду и спустившись по деревянной лестнице к тропинке, которая огибала лужайку и спускалась с холма к бухте.
Откуда-то доносились обрывки песнопений, и Эрик Шоу подумал, что точно такой же ночью — такой же темной, с затянутым тучами беззвездным небом, — когда они оба были молоды, до того, как их пути разошлись, а сам он вроде бы свернул с греховного пути, по которому шел, переехал в Нью-Джерси и стал уважаемым иллюстратором детских книг, в большей части которых, казалось, действовали веселые кролики, — такой же ночью девушку по имени Синди Хиггинс поджидал ужасный и отвратительный конец, о котором потом долго шептались. Полиция так и не раскрыла то дело. Потом Эрик и Роберт расстались, Эрика ждала респектабельная жизнь, Роберта — громкая скандальная известность поэта и художника, а также предполагаемого главы секты, которая славилась своей экстравагантностью с привкусом тайны и порока.
Эти болезненные, давно подавленные воспоминания обрушились на Эрика, срывая покровы с памяти, когда он вдруг осознал, что стоит на том самом пляже, в том самом месте, где вышеупомянутая Синди Хиггинс — которая не была его первой девушкой из летнего Мэна его детства, но была лучшей подругой младшей сестры его первой девушки, и это он затянул ее на орбиту Роберта Тиллингаста и его дружков, пообещав веселое времяпровождение, — встретила свою ужасную судьбу, которая, скорее всего, поджидает и ту девушку, что сейчас оказалась на этом берегу.
Эрик, из-за физической и эмоциональной усталости впавший в полубессознательное состояние, только и смог воскликнуть:
— Боже, что за идиотский штамп!
Он и его хозяин присоединились к группе из дюжины точно так же одетых сектантов, при свете факелов стоящих вокруг каменного алтаря, на котором, привязанная кожаными ремнями, лежала обнаженная девственница, бледная светловолосая девочка-подросток, на вид — ровесница Синди или его собственной младшей дочери. Она кричала и плакала, умоляя отпустить ее, обещая, что она никому ничего не расскажет, как будто теперь это имело какое-то значение.
Все как тогда, понял Эрик. Есть в жизни вещи, которые ты не можешь так просто отшвырнуть прочь, и принадлежность к секте, совершающей человеческие жертвоприношения, — чуть ли не первая из них. Нет смысла говорить, что ты не хотел ничего такого или что ты сожалеешь. Слишком поздно.
Этот раз отличался от того случая с Синди только тем, что теперь в воде, почти не видимые за пределами освященного факелами пятна, ползали твари размером с небольшого слона, их угловатые тела были покрыты шипами и лишь отдаленно напоминали человеческие. Если бы не светящиеся глаза, разглядеть их было бы почти невозможно. Их легко было принять за камни, если бы не издаваемое ими шипение и пощелкивание.
В тот последний раз, когда все закончилось и какая-то тварь из темноты утащила Синди прочь, Роберт что-то прокричал над водой, и издалека пришел ответ, которому вторили раскат грома и вспышка света на горизонте, а потом налетел внезапный порыв холодного пронизывающего ветра, всколыхнувший волны.
— Мы слегка приоткрыли врата, — сказал тогда Роберт. — Это только начало.
Сейчас, когда сектанты начали читать заклинания, а девушка снова захныкала, Роберт шепнул Эрику:
— Нам надо полностью открыть врата, чтобы стать полезными нашим новым господам, и тогда мы будем допущены в новый мир.
Он помолчал, потом добавил, указав на девушку:
— Кстати, она не девственница. Уже не девственница. Выяснилось, что разницы никакой. Так что я сам о ней позаботился. Один из плюсов в нашей деятельности.
Он кивнул в сторону ползающих в полосе прибоя чудовищ:
— Я всегда говорил: «Не можешь победить — присоединяйся». Поэтому мы и собрались сегодня здесь, возлюбленные избранники в глазах Дагона.
Когда безумная церемония подошла к своей неизбежной развязке — Эрик присоединился к ритуалу, распевая и размахивая руками вместе со всеми, потому что он уже был здесь раньше и знал свою роль, — Роберт Тиллингаст извлек из складок одежды широкий ритуальный нож с блестящим изогнутым лезвием, который хорошо подготовленный глава культа всегда приносит на подобные мероприятия; и только когда Тиллингаст стал над алтарем с ножом в занесенной руке, обретя при этом сходство с изображением на плакатах, которые светятся в темноте и продаются во всех оккультных лавках, Эрик смог составить некое подобие плана.
Он бросился вперед, схватил Тиллингаста за запястье и не дал тому опустить нож:
— Нет! Дай я!
Тиллингаст, вздрогнув, отшатнулся назад. Остальные сектанты перестали петь.
— Ты?
— Позволь мне, — сказал Эрик. — Ты же понимаешь. Чтобы показать причастность. Я должен быть частью всего этого. Я здесь не для красоты стою.
— Верно, — ответил Роберт Тиллингаст. — Не для красоты. Постарайся вырезать сердце целиком. Так им больше нравится.
Эрик посмотрел вниз, на притихшую девушку, вспомнил Синди Хиггинс и своих дочерей, а потом внезапно воткнул нож Тиллингасту в живот так глубоко, как только смог, и резким рывком потянул его вверх, пока не почувствовал под лезвием расходящиеся ребра, затем повернул рукоятку, зная, что, скорее всего, задел сердце.