Танец с огнем
Шрифт:
– А ты что же, Вань?
– Да я не знаю. У меня-то самого все вроде в порядке. Я механик, а машины что ж – они не разговаривают и до политики им дела нет… Но тоже ведь, если подумать, люди не дураки, не зря беспокоятся… вот агитаторы говорят, надо требовать от фабрикантов своих прав… А какие у меня права? И чего я от нашего хозяина Таккера могу потребовать? Я тех прокламациев и прочитать-то толком не могу… Светлана вот у меня в фабричную школу год ходила, там так ловко читать навострилась… Она мне и разъясняет…
– Ладно, Ваня, ответил, все, Степка услышал, – негромко сказала женщина. – Услышал ведь?
– А то, – Степан усмехнулся.
Его старшая сестра командовала
– А что ж у тебя в Синих Ключах? – спросила Светлана брата. – Все без толку пока?
– Да пустое это дело, Светлана, – мрачно сказал Степан. – Коли уж до сей поры не нашлось, так и вовсе не найдется. Так я думаю.
– Ерунды-то не говори! – прикрикнула Светлана. – Не языком надо молоть, а дело делать. Не останавливаясь. Тогда и толк будет.
– Да где же оно, где? – нервически морщась, возразил Степан. – Пока дом перестраивали я, считай, каждое бревнышко, каждую доску в полу обстучал, обнюхал, разве что языком не облизал. Двор тоже перекопали, в фонтане плитку переложили, якобы во время пожара она от жара потрескалась. Что ж еще? И сколько ж можно!.. Да нету их там! Нету! Надо, я думаю, забыть про все и жить дальше, вон как сама Люшка живет…
– А что же, Любовь Николаевна и вправду про пропавшие материны драгоценности позабыла? И про бриллиант тоже? – с интересом спросила Светлана. – Это из-за болезни ее? Или просто вид делает?
– Да помнит она все. Мы с ней как-то будто невзначай про это дело заговорили, я навел. Ничего она не забыла, конечно, описала легко, как я тогда в окно в отцовский кабинет влез, а она передо мной во все это наряжалась. И как потом Александра Васильевича с этой его Юлией бриллиантами да рубинами дразнила. Ей просто дела нет…
– Да как это может быть, если там одних камней выходит на многие тыщи?! Старый барин ведь когда Торбеево продал, все деньги подчистую на украшения для цыганки пустил. Да еще наследство барыни Натальи Александровны… После пожара все исчезло неведомо куда, а ей и дела нет? Как так?
– А вот эдак… – Степан пожал широкими плечами. – Люшка к деньгам никогда жадности не имела. А про бриллиант и прочее сказала мне так: что ж, бог дал, бог взял, сгинули и ладно. Кому эти побрякушки счастье-то принесли?.. Надо и нам отступиться, Светлана… Нету там ничего…
– А вот и есть! – убежденно воскликнула Светлана.
Ваня между тем вылез из-за стола, принес из кухни свою рабочую кожаную сумку, достал из нее завернутую в промасленную тряпку железяку и пристроился с ней у небольшого верстачка в углу за платяным шкафом. Разговоры о пропавшем сокровище он и прежде слышал много раз, и они не вызывали у него ни малейшего интереса.
– Ты, Степка, сам подумай. Когда пожар случился, ларец с украшениями в усадьбе точно был, так? Так. Старый барин из него Люше играться давал, она тебе и рассказывала и даже раз показала. После пожара никто ни одной вещи из того ларца не видал и об нем не слыхал. Если б хозяева нашли, ты бы знал. Если б из деревенских кто или из челяди, он бы тут же свою жизнь поменял, и тоже слухи бы дошли – такие вещи крестьянину или кухарке впрок обычно не идут. Значит – что? Лежат они где-то, голубчики, дожидаются, когда их найдут… Тем паче, что Любовь Николаевна по твоим словам о них не вспоминает, Александр Васильевич в отъезде, Николай Павлович в могиле, а Юлия эта незнамо где… Мы только и помним, и сам бог нам велел…
– Черт тебе, Светка, велел, и ты сама о том ведаешь! – с неожиданной яростью выкрикнул Степан. Младшая девочка от испуга уронила куклу, а малыш заплакал. – Я бы и хотел позабыть все, да не выходит!
Вместо того, чтоб прикрикнуть в ответ, Светлана тепло улыбнулась брату и, плавно ступая, прошлась по комнате – бегло приласкала младшую дочь, показала козу младенцу, с уважением оглядела разложенные на тряпочке гайки, болты и пружинки, над которыми склонился Иван.
– Ты успокойся теперь, Степушка, – ласково попросила она. – Прошлого не вернуть, а подумай-ка лучше сам, что мы с такими деньжищами наворотить сможем… Детишек всех в университетах выучим, Ваньке мастерскую купим или уж фабрику фейерверков, мне – дом с землей, потому как все-таки тянет меня к крестьянству… а тебе в невесты такую раскрасавицу отыщем…
– Не нужна мне никакая невеста! – резко сказал Степан.
– Да как же – не нужна? – удивилась Светлана. – Когда Ваня в твоих годах был, я уж вторым дитем тяжелая ходила… Или у тебя завелся кто на примете? Так ты мне скажи…
– Ничего я тебе говорить не стану…
– А не хочешь, и не надо, – покладисто согласилась Светлана. – Но кто бы она ни была, от денег небось никоторая не откажется. Ты и так жених собою что надо, а уж если приоденешься по-городскому и пачку ассигнациев тебе в карман…
– Да что бы ты, Светка, в жизни понимала!
– Кое-чего понимаю, а кое-чего, знамо, и нет. Но это ж со всеми так, все-то только один Господь ведает… Ты лучше вот что мне скажи: ты амбары все проверил? Там под стрехами не то что ларец, там Ванькин станок спрятать можно…
Степка обхватил голову руками и не то застонал, не то заскулил – протяжно и тихо, словно от нестерпимой зубной боли.
– Водочки ему налей, – посоветовал Ваня из своего угла.
Младшая дочь Светланы оставила на сундуке уснувшую куклу, подошла к дяде и протянула ему кусок баранки, только чуть-чуть обгрызенный с одного бока. Степка молча обнял девочку и зарылся лицом в ее светлые, пахнущие мятой и молоком волосики.
Зимой здоровье Камиши всегда ухудшалось. Уходил аппетит, каждый вечер поднималась температура, кашель мучил по ночам, а утром из-за слабости девушка не могла встать с кровати и весь день полусидела в тихой дальней комнате, приподнятая в подушках. Сразу же по семейству, друзьям и знакомым серой шуршащей змеей начинал ползти печальный слух: бедная Камиша угасает на глазах, доктора определенно сказали, что она не доживет до весны… Разговаривали шепотом, навещали «бедную Камишеньку» по одному, в очередь, которую устанавливала и регулировала строгая, мужиковатая прислуга Степанида, приставленная семьей к Камилле с самого начала ее болезни. Шторы и фортки всегда были закрыты во избежание сквозняков. Вся еда подавалась больной непременно в протертом виде (чтобы было легче жевать и проглатывать) и чуть теплая – чтобы не простыла и не обожглась. Обязательным считалось также обильное питье каких-то горько-сладких, приторных микстур, изготовляемых аптекарями по рецептам докторов, много лет наблюдающих течение Камиллиной болезни.