Танец Шивы
Шрифт:
Из опасения случайно закрыть страницу и никогда ее больше не найти, я скопировал адрес Абармида и тут же послал ему сообщение с вопросом, возьмется ли он излечить мое «эксклюзивное» заболевание. Ответ пришел почти сразу – в нем целитель просил меня выслать вразумительное фото, на котором хорошо видны глаза. Я немедленно выполнил его просьбу, после чего последовало молчание, невероятно меня встревожившее: неужели отсутствие очередного письма означало отказ?
Несколько часов я пребывал в самом взвинченном состоянии ума и тела, как вдруг получил от Абармида ответ: «Затрудняюсь сказать наверняка, от меня скрыта часть информации по поводу тебя.
Обрадованный тем, что целитель хотя бы не дал мне от ворот поворот, я поспешил написать, что готов приехать в любое время. «Отлично! – последовал ответ. – Тогда собирай чемоданы – и добро пожаловать в Индию!»
Глава вторая
Самолет, летящий в Гонконг, целый час находился в зоне атмосферного неспокойствия. Я сидел, вцепившись побелевшими пальцами в подлокотники, и небезосновательно полагал, что мой третий в жизни перелет может оказаться последним: машину швыряло из стороны в сторону, мы то и дело проваливались в воздушные ямы – туманную бездну, где исчезал даже звук ревущих двигателей.
Пилот просил по громкой связи не сеять в салоне панику, стюардессы со встревоженными лицами носились в проходах, умоляя пассажиров оставаться пристегнутыми, и, если очередное падение было особенно затяжным, женщины на задних рядах принимались громко визжать – словом, налицо были все признаки неминуемого крушения. Когда же, вопреки дурным предчувствиям, мы приземлились в аэропорту, у меня было ощущение, что я вернулся с того света.
К счастью, воздушное пространство от Гонконга до Нью-Дели оказалось более дружелюбным. Полчаса недоверчивого наблюдения за полетом «Боинга» – и я наконец расслабился, даже с удовольствием отведал индийскую пищу яркого-желтого окраса – ее предложил темнокожий бортпроводник в индусском облачении.
После обеда с бокалом терпкого вина я откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Впереди было несколько часов монотонного перелета, поэтому я мог спокойно попрощаться с тем, что оставил за спиной.
Прошлое уносилось от меня со сверхзвуковой скоростью, и на сей раз безвозвратно: я собственноручно отрезал себе все пути к возвращению домой. Родная страна отторгла меня легко и безболезненно, как будто решила, что если гражданин все равно обречен на умирание, то какая разница, где он это сделает. Впрочем, обо всем по порядку…
В одном из писем Абармид написал, что сроки лечения предугадать нельзя, поэтому, возможно, мне придется прожить в Индии несколько месяцев. Это поставило меня перед нелегким выбором: либо вообще отказаться от исцеления и медленно умирать дома, либо радикально решить проблему с отцом, навсегда оставив его в заведении для душевнобольных. После мучительных раздумий я отправился в «санаторий» – повидать старика и уже на месте определиться с тем, что делать дальше.
Отец пребывал в полном помрачении сознания: лежал овощем, уставившись в потолок невидящим оком, и никак не реагировал на мое присутствие. Сестра сообщила, что в таком состоянии он уже неделю и врач не спешит делать утешительных прогнозов на его счет. Я про себя вздохнул с облегчением: подобное положение дел значительно облегчало мне участь.
Я направился прямо в офис к директору и без лишних слов попросил оставить отца вплоть до его кончины, а в качестве оплаты предложил целиком переписать его пенсию на счет заведения. Пенсионных денег с избытком хватало на ежемесячное содержание пациента, поэтому глава «санатория» легко дал на это согласие.
Правда, покраснев, добавил, что необходимо заранее внести пятьдесят тысяч на организацию похорон – в случае моего отсутствия на момент смерти отца. Но тут же, махая ручками, сделал оговорку: дескать, если я сам проведу обряд захоронения, то, разумеется, сумму мне вернут в полном объеме.
Скрывая раздражение на очередное вымогательство застенчивого директора, я пообещал занести ему деньги вместе с пенсионными документами.
Далее неизбежно вставал вопрос о моих личных финансах. Оставшихся средств было явно недостаточно, чтобы прожить несколько месяцев пусть и в дешевой, но все-таки чужой стране, где у меня не было ни работы, ни друзей. Как настоящий шаман, Ашатаев отказался брать деньги за лечение, но сказал, что нам придется помотаться по разным штатам – соответственно, расходы на его содержание целиком ложились на меня.
Тратить время на то, чтобы каким-то образом раздобыть приличную сумму, у меня не было: в моем положении каждая неделя была на счету. Оставался единственный выход – продать жилье и поселиться в Индии. На вырученные средства я смогу несколько лет вести вполне безбедную жизнь в каком-нибудь провинциальном городке – даже при полном отсутствии работы. А за это время я уж точно найду способ заработать себе на кусок чапати 7 .
Прокрутив в голове имевшиеся в моем распоряжении немногочисленные варианты, я обратился в агентство с просьбой выставить квартиру на продажу. Пока мне подыскивали покупателя, я потихоньку продавал за бесценок мебель (так, беднякам на дачу), очищал отцовскую «берлогу» и другие комнаты от хлама и остервенело таскал его на помойку. В один день я умудрился забить старьем все три контейнера во дворе, так что дворнику-узбеку стало некуда складывать уличный мусор. В сердцах он крикнул мне вдогонку: «Шакал хренов!» и прибавил еще пару слов на своем певучем наречии.
7
Индийский плоский хлеб, напоминающий по вкусу лаваш.
Совесть не позволила мне вынести на свалку и книги, поэтому я разложил их стопками на окнах в подъезде – кому-нибудь да пригодятся. Правда, у меня не хватило духа расстаться со старым альбомом венецианских картин: это была единственная ниточка, что связывала меня с матерью, детством и моей пронзительной мечтой о городе посреди моря.
Однажды вечером я уселся на истертый пол посреди опустевшей гостиной, наугад открыл альбом – и заплакал от невыразимой тоски, вдруг сдавившей мне горло и сердце. Я рыдал молча, без слез, но тем горше казалась промелькнувшая жизнь, которой у меня по большому счету и не было, тем страшнее становилась мысль, что я могу умереть, так и не узнав настоящей жизни, не попробовав на вкус истинного счастья. Пожалуй, это был самый печальный из тех последних дней, что я провел в родном доме.
А потом наступило успокоение, и вместе с ним равнодушие ко всему, что я оставлял позади. Без каких-либо эмоций я подписал в конце августа договор на передачу жилья новому владельцу и в состоянии той же чувственной анестезии приобрел билет до Нью-Дели.
К отцу я так больше и не наведался – блудный сын, растративший и распродавший все родительское наследство, убегал тайком, не сказав напоследок «прости и прощай».
Ранним сентябрьским утром я навсегда покинул Россию. Меня провожали только деревья во дворе – они небрежно помахали мне вслед чуть пожелтевшими верхушками и снова погрузились в прозрачный осенний сон. В аэропорт я приехал с чемоданом в руках, рюкзаком за плечами и абсолютной пустотой в душе и сердце.