Танец теней

Чаппелл Фред

–  Вы говорите так, словно уже догадались, кто эта женщина.

–  Всего лишь зыбкие предположения, не более. Апока давай попробуем заманить художника, нарисовавшего тень, на завтрашний ужин.

–  Петриниуса? Он не придет. Говорят, он презирает всякое общество, кроме собственного.

–  И даже им он не слишком доволен. Но все же, думаю, для нас он сделает исключение. В любом случае, мы попытаемся.

Угрюмый, широкоплечий Мютано проводил Петриниуса в большую библиотеку, где мы с Астольфо стояли перед гигантским камином в ожидании гостя. Вечер был слишком теплым,

так что огня не зажигали, а вместо этого Астольфо приказал вычистить камин и установить внутри маленькие мраморные статуэтки, изображающие духов пламени. Мало того, из всех углов и комнат дома он принес лучшие произведения искусства: картины, рисунки, вышитые ширмы, керамические безделушки, книги в затейливых переплетах и расставил их в библиотеке, рассчитывая произвести благоприятное впечатление на великого художника.

После дежурных приветствий он начал было восторженную речь, но Петриниус немедленно оборвал его.

–  Я пришел, чтобы есть мясо, пить вино и послушать, что за дело у тебя ко мне, Астольфо, поэтому не стоит тратить время на пустую риторику.

Астольфо окинул Петриниуса мягчайшим из самых мягких взглядов, ничуть не возмутившись бесцеремонностью художника, которую тот, похоже, выставлял напоказ. Петриниус был коротышкой, почти карликом, с быстрыми, порывистыми движениями и походил на марионетку, управляемую парализованным кукловодом. Он так и искрился нервной энергией, она словно потрескивала в нем, как в янтаре, натертом мехом рыси. Пальцы подергивались, ноги постоянно шаркали по полу. Слова вылетали из его рта, подобно дротикам, а когда он молчал, лицо выдавало каждую мысль и каждый порыв серией выразительных гримас. Одним из его прозвищ было Огонек Свечи, и он действительно горел, как пламя.

–  Я рад, что ты пришел выпить моего вина, - кивнул Астольфо, наливая из фляги в форме дракона три бокала ароматного темного напитка.

Петриниус опрокинул бокал и снова протянул его Астольфо.

–  Нам ни к чему спешить, - заметил Астольфо, наливая до краев протянутый сосуд, - ибо я уверен, что вы уже догадались о предмете беседы.

Петриниус осушил бокал одним хлюпающим глотком и опять протянул хозяину.

–  Речь пойдет о рисунке, купленном сьером Плермио Рутилиу-сом. Я прав?

–  Абсолютно, - учтиво улыбнулся Астольфо, наливая вино.

–  Вряд ли я смогу вам помочь. Я почти ничего не знаю о тени, а то

малое, что мне известно, дорого вам обойдется. Надеюсь, вы уже поняли, какова будет цена?

–  Это определенная тень или, вернее, ее часть.

–  Именно.

–  Вы, должно быть, все еще пишете свою великую фреску. Какое название вы дали давно задуманному шедевру?

–  Пока что он назван «Шествие мертвых». Возможно, завтра я назову фреску по-иному. Что вы можете предложить за мои сведения?

–  Отрежу от тени Маласпино на два пальца в ширину. И даже больше, если ваш ответ меня удовлетворит.

–  Спрашивайте.

–  Как по-вашему, сьер Рутилиус говорит правду, утверждая, что ему ничего неизвестно о тени, которую вы гениально изобразили?

–  Не тратьте время на лесть. Я вполне сознаю, на что способен. По-моему, говорить правду в интересах Рутилиуса. К чему обманывать того, кого нанял?

Даже весьма откровенный глагол «нанять» не обидел Астольфо.

–  Дело в том, что торговля тенями - дело неверное и неизбежно связано с мошенничеством. Имеются ли у вас предположения, откуда взялась эта тень?

–  Давайте оставим прописные истины, - резко бросил Петрини-ус.
– Простое наблюдение за объектом сказало мне многое. Он прошел через несколько рук, прежде чем оказался у Рутилиуса: объект совершенно свеж, не загрязнен и без следов износа; характер вполне определенный и ясный. Я считаю, что вор отдал его посреднику, имея в виду именно Рутилиуса в качестве единственного покупателя.

–  Тот, кто украл тень, не был вором по призванию, иначе посредник, желая защитить себя, узнал бы от него имя той, которая ее отбросила.

–  Разумеется, разумеется, - нетерпеливо отмахнулся Петриниус.
– Это предполагает также, что цена, полученная посредником, и тень, которую тот сохранил для себя, были для вора менее важны, чем необходимость избавиться от нее.

–  Но не из страха, поскольку тень принадлежала молодой женщине, и она вряд ли могла причинить ему зло.

–  Если только не имела любовника, брата или другого покровителя, который стал бы преследовать похитителя.

Астольфо кивнул.

–  И все же…

–  И все же, прошло достаточно времени, но никто не появился. И я подозреваю, что девушка могла быть парией или сиротой.

–  Возможно, рабыней?

–  Разве это неуклюжая деревенская простушка? Разве это деревенщина, как твой ученик?
– бросил Петриниус, пренебрежительно махнув рукой в мою сторону.
– Своей грацией она обязана не только природе. Ее долго и тщательно обучали и воспитывали.

–  Я тоже так подумал.

–  Ты заранее знал все, что я скажу. Или позвал меня, просто чтобы позлить? Веди к столу. Я наемся досыта и удалюсь.

–  Мы скоро поужинаем бараниной со спаржей и шпинатом, - пообещал Астольфо.
– Повар позовет, когда все будет готово. Обещаю, вы не пожалеете о его медлительности.

–  Даже самый вкусный обед всего лишь топливо для телесной жаровни, - изрек Петриниус, впервые глядя прямо мне в лицо.

Только сейчас я заметил, что глаза у него разного цвета: левый - мутно-серый, правый - ярко-синий.

–  Интересно, сумел ли этот приятель усвоить разницу между бараньим рагу и овсяной соломой? По-моему, Астольфо, он плохо подходит для твоих махинаций.

–  О, Фолко совсем не плох. Ему требуется всего лишь небольшая шлифовка.

–  Сбрую мула можно надраить, но веса самому мулу это не придаст.

–  Скажите, сколько, по-вашему, весит хозяйка тени?

–  Не более восьми стоунов. Она правша, хотя при ходьбе ступает с левой ноги. Кости рук и особенно ног узкие, подъем высокий. Способна на быстрые, резкие движения, но может долгое время оставаться неподвижной. Плечи почти прямые, как у солдата, и подчеркивают длинную, грациозную шею. А вот кисти рук для меня - загадка: иногда мне кажется, что они слишком малы для ее тела, иногда, что слишком велики.