Танец волка
Шрифт:
Никогда этот нечеловеческий, почти инфразвуковой рёв не доставлял мне такой радости!
Сконец, который хотел продырявить меня копьем из-за спины своего кореша, обернулся… Метательный нож едва не чиркнул меня по шлему, но бросок у Стюрмира был поставлен. Ножик воткнулся в шею сконца, на три пальца ниже уха. Сконец упал да прямо на соседа. Тот приоткрылся и получил два дюйма стали в ляжку. Не упал, уперся в столб, зарычал злобно… Третий попытался его прикрыть, но в спину ему врубился топор Гуннара Гагары, так что мне осталось только добить раненого в бедро. Что я и сделал. И наконец-то увидел, что творится во дворе.
А там творилось радующее
Хотя растерявшим боевой пыл сконцам хватило бы, наверное, и одного Медвежонка.
Тем более что Хавгрима им так и не удалось завалить. Весло сломалось, но берсерк раздобыл здоровенный хогспьёт и орудовал этой штуковиной, будто это легонькое швырковое копьецо…
Короче, мы победили. Мы убили их всех. Кого – в бою, кого – после дорезали.
Мьёр-ярл тоже был мертв. И убила его Гудрун…
Глава тридцать девятая
Беда
Есть такое правило: раненым время – после победы. Если бы не отец Бернар, моя Гудрун, возможно, была бы мертва. Выкидыш. Или преждевременные роды. Уж не знаю, что это было. От этого и кровь.
Отец Бернар сказал: не удержала. Но он сделал всё, что надо. И Гудрун – жива. Мертв только ребенок. Но он родился мертвым. Задохнулся, сказал отец Бернар. И добавил: все равно умер бы. Слишком маленький.
А жизни Гудрун ничего не угрожает. Горячки не будет. Кровь остановилась.
Очень сильная женщина, сказал отец Бернар. Другая могла бы умереть.
– Простишь ли ты меня? – Первое, о чем спросила меня Гудрун. – Я потеряла твоего сына.
– Это была бы дочь, – соврал я.
И Бернар кивнул, подтверждая. Младенца уже похоронили. Никто не узнает, какого он был пола.
Не думаю, что ей стало намного легче. Да и поверила ли Гудрун в мою ложь? Она ведь с самого начала была уверена: сын. Она через такое прошла, чтобы его сохранить…
И вот.
Женщины не должны сражаться. Это неправильно. Но Гудрун – сражалась. Я ее научил. И она убила Мьёра-ярла.
Было так: пока мои бойцы удерживали главный вход, Мьёр с двумя хирдманами вошел через «черный». Хитрая сволочь. Вот поэтому я его и не видел. Пока главные силы демонстративно ломали ворота, а отдельные «десантники» форсировали стену, Мьёр-ярл с несколькими хирдманами, втихую, забрался с тыла.
И тут сконцам улыбнулась удача. Задняя дверь длинного дома, не кожаная, как на главном входе, деревянная, оказалась открытой.
Может, заложить забыли, а может, кто-то из трэлей решил смыться и оставил дверь нараспашку…
Глупо было не воспользоваться такой удачей, и Мьёр – воспользовался. Взял двух бойцов, еще троих оставил снаружи…
Гудрун с другими женщинами была на «священном месте», сразу за идолами. Мьёр со своими вышел прямо на нее. И обрадовался.
– А ты еще красивее, чем поют скальды, – сообщил ярл, без малейшей опаски приближаясь к Гудрун.
А чего бояться? Вокруг – верещащие от ужаса женщины. Сама Гудрун хоть и с оружием, да кто ж примет в расчет этот легонький клинок, тем более в руках беременной женщины? Ярлу бы еще ножа испугаться!
– Пойдешь ко мне наложницей? – бесхитростно предложил ярл моей жене.
Щедрое предложение. Живых они оставлять не собирались: свидетели же. А предложение – честное. Мог бы и не спрашивать. Кто интересуется мнением женщины, взятой железом?
И тогда у Гудрун упала планка.
Мне это Бернар рассказал. Он все видел.
Искусству айдзюцу я Гудрун специально не обучал, но, по словам монаха, она будто взорвалась. Никто из сконцев глазом моргнуть не успел, как меч оказался в руке моей жены. Вернее – в брюхе у Мьёра-ярла. А это, заметьте, очень непросто было, потому что брюхо это было прикрыто добротной кольчугой.
Спутники ярла стояли с клинками наголо, но, когда поняли, что происходит, один уже получил пару дюймов стали в горло. Второй, наверное, мог бы зарубить Гудрун. Но он то ли пожалел, то ли не понял, что ярл – не жилец, ведь он стоял, не падал и оружие не выпустил. Хирдман побоялся рубить будущую наложницу своего вождя. Ударил по ее легкому клинку и вышиб без проблем. Но больше он ничего не успел, потому что тихая и безотказная ткачиха Бетти, схватив самый обычный топор, которым не людей – дрова в печку рубят, замахнулась посильнее да и всадила его в толстую викингову шею. А потом бросилась к задней двери: заложить вход деревянным засовом… Не успела. Ворвались оставленные снаружи сконцы. Отшвырнули англичанку, увидели оседающую на пол Гудрун, бросившегося к ней отца Бернара, своего убитого ярла, хирдманов…
Мысль, которая возникает в сознании каждого викинга от такой картины: «Убей их всех!»
Это большая удача, что у Стюрмира – избирательный слух. Я бы в таком бедламе, что царил на подворье, не услышал ничего. А он услыхал мужской голос. Причем опознал его, как чужой мужской голос, бросил Хавуру: «Со мной!» – и бросился к «черному» входу.
Успел как раз вовремя, чтобы принять на щит направленный на отца Бернара клинок. Подскочивший Хавур метнул копье в сконца, заслонившего дверной проем, но тот успел отскочить. Стюрмир рубанул своего противника. Тот отступил, и еще раз, перекрыв вход. Теперь они рубились со Стюрмиром один на один, остальные теснились сзади. Хавур – за спиной Стюрмира, пара сконцев – за спиной своего. Тесно, темно, неудобно… Я с легкостью представлял, как это было. Здесь решало не столько умение, сколько грубая физическая сила. Как в перетягивании каната или толкании бревна. Размахнуться невозможно. Колоть – очень неудобно, потому что ни сфинтить, ни сменить позицию. Стюрмир – здоровенный мужик. Сконец тоже оказался богатырем. Так они пыхтели и толкались, время от времени скрежеща железом по броне и пиная друг друга ногами, пока Стюрмир не ухитрился зацепить противника стопой, одновременно с толчком вперед. И сконец потерял равновесие. И вскрылся. И получил колотую – в печень. Причем Стюрмир даже не столько уколол, сколько – продавил.
И сразу сошелся со вторым…
Короче, он убил всех троих. Одного за другим. Убил, заложил дверь и вернулся к главному входу. Вот такой у меня друг-соратник.
Бедная моя девочка!
Скандинавские женщины – крепкие. Они, беременные, и на конях скачут, и работают не меньше здоровых… Но бой – это слишком.
– У нас будут еще дети, – пообещал я. – Сыновья. Трое.
Я держал ее лицо в ладонях. Очень бережно, потому что ладони у меня теперь – хоть гвозди забивай. Я глядел в эти чудные влажные глаза – и вся боль, весь ужас мира, недавнего побоища, безумия, смерти… Всё это уходило, пряталось, таяло, как тает воспоминание о сне под лучами солнца.