"Танелорн" (Выпуски 1-7)
Шрифт:
Когда я подошел к стене, близилось утро. Зенит был отмечен кроваво-медным обручем разгорающегося солнца. В этом неясном свете я и увидел Великую Стену. Сложеная из каменных глыб в 3–4 человеческих роста каждая, она уходит на север и на юг настолько, насколько можно что-либо расмотреть в здешнем горячем, удивительно густом воздухе. Стене явно не одна сотня лет, песок и ветер хорошо потрудились над ней. Но и сейчас через следы эрозии можно увидеть остатки покрывавших ее когда-то зловещих барельефов.
Прямо передо мной в Стене я вижу тяжелую бронзовую дверь, исчерченую непонятными письменами. Впрочем письмена ли это? Ведь одним из даров О'Моо является владение всеми языками, на которых когда либо говорили или писали люди,
Здесь меня ожидали, словно бы они были заранее предупреждены, человек сто солдат. Они были вооружены ятаганами, копьями и топорами и одеты вобщем то так-же как и я, только форма их имеет бурый цвет местного песка, а на голове у каждого медная каска. Кто бы их не предупредил о моем прибытии, они явно не собираются исполнять роль почетного караула… разве что почетного конвоя. В самом деле, странно что меня — одного, безоружного, измученого почти сутками ходьбы по пустыне арестовывает целая сотня вооруженных людей. Меня тщательно связали по рукам и ногам и бросили на пол прилепившейся к Стене ласточкиным гнездом тюремной камеры. Я упал на теплую глиняну и забылся в глубоком сне.
Разбудили меня ударом кованого сапога в бок. С трудом я открыл глаза. Все тело болело, переход О'Моо это болезненый процесс, сопряженый с подобием физической смерти, и совершается он как правило когда другого выхода уже нет. Впрочем что со мной было непосредственно перед тем как я попал в Тшепайс я не могу вспомнить ни под какими пытками. Люди в бурой униформе окружили меня со всех сторон, один из них приставил копье к моему горлу. — Убери копье, скотина — прохрипел я — лучше встать помоги. Меня подняли на ноги, впрочем удержаться на них мне позволила лишь нечеловеческая выносливость О'Моо. Я попытался крикнуть, хотя это и было более похоже на стон. — Каты, хоть бы воды принесли… Меня шатало во все стороны, но как не странно в глазах своих конвоиров я прочитал испуг, они боялись меня! Спустя минуту мне подали каску с грязной, теплой — но водой. Это позволило мне остаться в сознании, когда на меня заковывали в железо и сажали в клетку. И оковы и клетка блестели начищенным металлом, насколько я понял из разговора солдат, меня везли во дворец правителя Тшепайса. Клетку взгромоздили на арбу, в которую была запряжена пара мощных животных, похожих на одногорбых, покрытых зеленой чешуей, верблюдов. Солнце было убийственно белым, наступил полдень.
Город встретил меня вонью и лаем тысячи собак. Он с первого взгляда наполнил мне муравейник: множество глинобитных домов громоздятся друг на друга, ощетинившись балконами и балкончиками, крылечками и карнизами, лестницами и переходными мостиками, подвесными садиками и совсем уже непонятными порождениями безумной архитектуры. Улицы извиваются, переплетаясь друг с другом совершенно непредсказуемым образом. Над сточными канавами роятся мириады мух, впрочем о запахе я уже сказал. Наконец-то у моих конвоиров появилась хоть какая-то работа: они разгоняют вездесущие стайки голопузых ребятишек, пытающиеся увязаться за нами.
Взрослые явно менее смелы и любопытны, они опасливо выглядывают из окон своих домов, случайные прохожии прижимаются поближе к стенам домов. Все мужчины одеты подобно мне или солдатам, различие только в цвете и качестве кожи, из которой все это сделано. Впрочем наплечные плащи отличаются некоторым разнообразием, как я понял они являются тут мерой богатства и социального положения хозяина, выражением его личных вкусов и воображения. У тех, кто не отмечен явными знаками нищеты, на поясе висит короткий ятаган или длинный кинжал. Женщин на улицах не видно, если какая и появляется, то она с ног до головы закутана в чадру и старается быть как можно незаметнее.
Нагромождение домов друг на друга усиливается и растет вверх, на улице все меньше случайных прохожих и все больше солдат. Мы приближаемся к центру. Через некоторое время я вижу огромную, абсолютно пустую площадь, в центре которой расположилось приземистое здание, похожее на шатер, только кирпичное. Оно выделяется своими размерами и отталкивающим видом. При виде его я почему-то начал думать о бородавках. Это и есть дворец султана Тшепайса — Алиана Восьмого.
Моя клетка возвышается посреди тронного зала, в центре "магического" круга. (Можно подумать, они что то понимают в магии) Вокруг суетится маленький толстый человечек, судя по всему священник, и при чем не самого низкого ранга, бормочя невнятные молитвы и брызгая святой водой. Рядом со мной дымятся две курительницы, наполняя клетку дурманом. На троне, прямо передо-мной сидит сам Султан, более уродливой морды мне не приходилось ни среди людей, ни среди так называемой "нечисти". Лысина, покрытая бородавками и оспинами, низкий сморщеный лоб, небольшие, но оттопыпыренные уши, круглые поросячьи глаза, плоский широкий нос, покрытый, как и все остальное, бородавками, обвислые щеки, двойной подбородок, тщетно скрываемый кустистой бородой…
Глаза слезяися, голова идет кругом. Сквозь окружавший меня туман я услышал скрипучий голос султана: — Твое имя? — Зейн Вестон. — Лжешь. Твое имя Афрадор! Ты пришел с запада?! — Да… — Из за зеркала? — Нет. — Ты лжешь! На западе нет ничего кроме проклятого зеркала! Разгневаный султан вскочил и я смог расмотреть его желто-зеленый чешуйчатый плащ, украшеный на плечах двумя почти человечими лицами. Почему-то они не выглядят как работа портного, и мне в голову пришли грустные мысли, о том что сошьют из моей кожи.
Речь бесноватого священника наконец приобрела какую то ясность. "И тогда Светлый Бог Урр разделил мир на две равные половины: сторону света и сторону тьмы… И было светлой стороне дано имя Тшепайс и отдана она была во власть праведников. Да не оскудеет род властителей Тшеп, и пусть вечно сияет золотом его трон… Но сказал князь тьмы, да не назовем мы его по имени, в ответ свое слово. И сказал он: наступит время, когда будет дуть ветер с запада 37 дней подряд, и наполнит он сердца людей тревогой. И явится в Тшеп черный человек, посланый мной, и имя ему будет Афрадор. И с ним будут силы тьмы которые охранят его от меча, яда и палача… И поведет он за собой тех, чья вера слаба и тех, в чьих вена течет другая кровь. И будет Тшеп захвачен и осквернен и три недели будет он во власти Афрадора, а затем падет в руинах… Так сказал тот, кого мы не назовем по имени… Бойтесь черного человека который прийдет с запада."
Он подсыпал серо-зеленого порошка в курительницы, стоящие в моей клетке, клубы дурманящего дыма скрыли меня от окружающего мира, и я потерял сознание.
Голова, плечи, спина и колени упираются в стенки моей новой тюрьмы, более похожей на поставленный стоймя гроб. Та куча железа, цепей и кандалов, которая свисает с меня и приковывает стенкам отнюдь не делает мое положение более удобным. Единственное, что мне сейчас остается — вспоминать, или пытаться вспоминать прошлые миры. Огненные или ледяные, покрытые океаном или пустыней, миры вечного дня и миры вечной ночи… Но везде боль и кровь, пытки и смерть тех кто были твоими друзьями. Я и сам сотни раз умирал, но всякий раз оказывался с полустертой памятью в еще одном мире, переполненом болью и слезами. О'Моо за что мне этот дар! Но разве я не могу выбирать? Разве не я всякий раз, теряя последнюю каплю сознания произносил формулу Перехода? Разве я не боюсь черноты и безвестности смерти? Разве я никогда не просыпался с ужасной мыслью, что когда нибудь из под моих ног уйдет эта тропа вечных страданий? О'Моо — я не хочу умирать. О'Моо — неужели отдых это удел лишь мертвых?!