Танго под палящим солнцем. Ее звали Лиза (сборник)
Шрифт:
— Вы слышали когда-нибудь такую чепуху? — негодующе воскликнула Галочка. — От этого же просто уши вянут!
Пожив почти год в Одессе, она привыкла к некоторым своеобразным одесским выражениям точно так же, как к копченой скумбрии и острым «синеньким».
— Полная чепуха, — согласился Жорж Делафар.
Но Галочка продолжала всхлипывать.
В это время спустился Энно, встревоженный, что невольно вынужден был обидеть невесту, и утешил ее гораздо лучше Делафара. Они уехали домой, а Делафар остался в вестибюле, устроившись под прикрытием «Одесского листка» в кресле недалеко от стойки портье и поглядывая на часы.
Он ждал, но…
Она опаздывала. Она опаздывала!
У него руки были холодны от волнения, как у мальчика, переживающего первую любовь. Он уговаривал себя быть спокойным, но волновался все сильней.
Она опаздывает! С ней что-то случилось!
Неужели все сорвется?! А они так долго ждали этого вечера, так долго мечтали о нем!
И вдруг швейцар, подремывавший на стуле у входа, вскочил и схватился за ручку двери.
Сердце Делафара сделало скачок и забилось где-то в горле.
Раздался торопливый стук женских каблучков. Делафар вмиг оживился, привстал из кресла. И тут же разочарованно упал в него снова. Ну да, он ждал женщину, но… не эту — похожую на черную птицу в своих мехах, шелках и перьях, с бледными платиновыми кудрями и огромными голубыми глазами.
Она огляделась, скользнула взглядом по вестибюлю и кинулась к стойке портье.
— Я бы желала знать, — раздался заносчивый, несколько истеричный голос, — здесь ли еще мсье Гришин-Алмазов!
Частная клиники представляла из себя небольшой двухэтажный дом, отнюдь не новый и даже местами обшарпанный, но очень аккуратный. Перед домом был разбит палисадник, к которому приткнулся автомобиль «Скорой помощи». Тут же стоял серый «Мерседес».
— Ага, — с досадой сказал Арнольд, — Павлуша уже прибыл! Ну, сейчас начнется…
Он не договорил.
«Павлуша — это, наверное, один из племянников Батмана, — подумала Алёна. — А начнется, наверное, ссора из-за будущего наследства…»
Они пересекли палисадник и вошли в клинику.
Снаружи дом казался довольно маленьким, однако внутри впечатление тесноты исчезало — наоборот, создавалось ощущение, что это очень просторное помещение. Коридоры уходили куда-то в полумрак, эхо гулко отдавалось под высоченными потолками…
В приемном покое, где за столиком подремывал охранник, а за стойкой постукивала по клавишам компьютера медсестра, было тихо. Арнольд куда-то ушел, усадив Алёну в кресло и условившись, что, если его через полчаса не будет, она уйдет в гостиницу.
«Спать одна», — хмыкнула Алёна, с досадой подумав о том, что вот опять Арнольд исчез и не взял у нее номер телефона, поэтому, если она все же в самом деле уйдет, неизвестно, как они найдут друг друга завтра. Не будет же она сидеть и ждать его весь день в номере, как Ассоль ждала на берегу алые паруса! Ведь паруса могут и не появиться, Арнольд может и не прийти. Уже давно прошли те времена, когда Алёна с трепетом ждала знаков судьбы.
Она размышляла о природе случайных встреч и их последствиях. Вот с какого перепугу она сидит в тихом, сонном приемном покое и ждет практически незнакомого мужчину? Неужели уж так прямо вспыхнула страсть, такое развилось неодолимое влечение к Арнольду?
Ну, не то чтобы страсть, но влечение имело место быть. С годами — а наша героиня была уже довольно-таки, как принято говорить, взрослой женщиной, хотя ее истинного возраста ей никто и никогда не давал, поправка составляла десять-пятнадцать лет, — так вот, с годами привыкаешь воспринимать новые встречи не столько романтично, сколько прагматично. То есть не впадаешь в трепетное ожидание неизвестно чего, а оцениваешь возможные последствия встречи с точки зрения извлечения из них как можно большего количества удовольствия и получения взамен как можно меньшего количества неприятностей и разочарований. Впрочем, есть люди, в которых эта счетная машинка, называемая разумом чувств, заложена от рождения. Однако наша героиня, которая была скорее чувственна, чем разумна, всегда очертя голову бросалась в любовные приключения, и только несколько лет назад, пережив уже упоминавшееся разочарование, которое едва не разорвало ей сердце, начала относиться к мужчинам потребительски. С другой стороны, множество мужчин именно так относятся к женщинам, поэтому не стоит корить Алёну Дмитриеву за воинствующий цинизм.
В общем-то, Арнольд ей нравился. У него имелся на данный момент единственный известный Алёне недостаток: он не танцевал аргентинское танго. Зато, как ни странно, танцевал его предполагаемый грабитель по имени Кирюха… хотя в этом нет ничего странного, если вспомнить историю происхождения аргентинского танго. Судя по некоторым апокрифам, поначалу в Буэнос-Айресе его танцевали — в компании с проститутками! — почти исключительно воры, разбойники и пьяницы.
Пьяницы… пьяницы…
Алёна сама не могла понять, почему вдруг зацепилась за это слово. Пьяницы… алкоголики… алкаши…
Чепуха какая-то в голову лезет. Кстати, полчаса уже прошло, хватит тут сидеть, ждать в самом-то деле у моря погоды.
Она встала и, зябко передернув плечами, достала из сумки большой белый шелковый платок и накинула на плечи.
Ну что? Пора уходить?
Наверное, да. Или еще несколько минут подождать — на всякий случай?
Алёна прошлась по холлу туда-сюда. Медсестра вдруг вышла из-за стойки и торопливо удалилась. Охранник за своим столиком подремывал, положив голову на руки. Откуда-то доносились голоса.
Любопытство было двигателем очень многих поступков нашей героини. Ни по какой другой причине, только повинуясь ему, она свернула в боковой коридор и немного прошла по нему. Но стоило ей поравняться с дверью, за которой спорили, как голоса стихли. Алёна испугалась, что сейчас кто-нибудь выглянет и решит, что она подслушивает, хотя она этого вовсе не делала, а только собиралась.
Впереди слабо светилась табличка над дверью — «Туалет», и Алёна поспешно пошла туда, делая вид, что испытывает неотложную надобность в посещении этого заведения. На самом деле надобности никакой не было, поэтому она сделала всего лишь несколько шагов и приготовилась повернуть назад, потому что спор за той дверью возобновился, и снова на повышенных тонах, — как вдруг услышала тихий голос, раздающийся из палаты, мимо которой Алёна проходила:
— Пить… водички дайте… сестра…
Никто не отозвался.
— Водички мне дайте… пожалуйста…
Алёна осторожно приотворила дверь и заглянула внутрь. Это была маленькая полутемная комната, освещенная только крошечным ночником, при свете которого можно было разглядеть две кровати. Одна была пуста и застелена, на второй лежал крупный, полный человек. Он слабо шевелил рукой, чтобы достать стоящий на тумбочке поильник, но не мог не то что дотянуться до него, но даже поднять руку.
— Сестрица, — пробормотал человек, — воды, ради бога.