Танго с прошлым
Шрифт:
– Ну ладно – Бог тебе судья, – махнул на него Платон, – но скажи мне: зачем ты вырубил сирени и шиповники, посаженные Катей, на моей земле? В Писании сказано, что тот, кто нарушает межу, приравнивается к убийству человека, а ты нагло перешел границу, которую проложили наши родители и еще вырубил единственную память о моей первой жене. Ладно, ты меня ненавидишь, хотя непонятно – за что? Но неужели память о Кате тоже для тебя ничто? Мы же с тобой вместе гуляли на нашей свадьбе – что на тебя нашло, Семен?
– Не знаю, о чем это ты говоришь? – равнодушно ответил Семен. – Начнем хотя бы с того, что
– Не в земле дело, – Платон уже начал жалеть, что позвал Семена, – а в памяти Кати. Ты мог с таким же успехом пристроить гумно к овину с другой стороны, но ты же злонамеренно вырубил сирени и шиповники – скажешь не так? Катя похоронена на чужбине, а это место для меня было вместо ее могилы….
– Ахинею несешь, Платон, – так же равнодушно ответил Семен. – Это всего лишь были одичавшие кусты, затоптанные козами да овцами. Да еще наши молодцы щупали баб здесь ночами – какая тут уж память? Ладно, у меня времени нет с тобой балагурить.
– Смотри, Семен: этот твой сарай находится на моей земле и законы никто не отменял, – спокойно, но с угрозой ответил Платон. – Так что на самом деле он мой: захочу – возьму лом и снесу прямо сейчас, захочу – подпалю к чертям собачьим!
– А ты меня не пугай, Платоша, – так же в тон ему грозно ответил Семен. – Думаешь, у меня от твоих слов поджилки затряслись? Как бы не так! Я и с одной рукой метко стреляю из винтовки если что. А старые законы уже того – нет их! Как и нет старой власти. Иди, поговори со своим братом – он тебе объяснит, какие нынче законы, а у меня снопы сушатся. И смотри, Платон: подойдешь к моему овину – убью! Я к тебе не лезу, но и ты не лезь ко мне!
Семен повернулся спиной к Платону и исчез за углом своего гумна. Платон в задумчивости постоял после ухода своего соседа еще с минуты три и затем медленно зашагал вниз к дому. Уже подходя к калитке забора, Платон чуть не ойкнул, встретившись взглядом со своим братом, который сидел на жерди изгороди возле дальнего углового столба рядом с домом в тени нависших веток старой черемухи. У Платона после неприятной перепалки с соседом не было никакого настроения сейчас беседовать с Николаем, но просто пройти также было невозможно. Он подошел к брату и, пройдя молча мимо него, нырнув между второй и верхней жердинами изгороди, уселся на доску импровизированной лавки, кем-то прикрепленную скобами к стволу черемухи с одной стороны и к старому пню клена с другой.
– Здорово, Николай, – поздоровался Платон так, как будто бы сказал сам себе. – Ты слышал весь наш разговор с Семеном?
– Здравия желаем, – таким же тоном ответил Николай. – Да, слышал.
Братья замолчали. Со старой черемухи под порывами ветра осыпалась пожелтевшая листва, подчеркивая своим еле слышимым шорохом это напряженное молчание между родных по крови, но врагов по духу мужчин.
– Тебя, Колька, все же потянуло поговорить со мной наедине после долгой разлуки или же у тебя есть иные причины, – спросил Платон через некоторое время.
Николай опешил от, казалось бы, простого на первый взгляд, вопроса. Он вздрогнул, и жердина, на которой он сидел, чуть покачнулась. Платон по легкому колыханию этой жердины все понял и стал ждать, что же ответит брат на его вопрос.
– Я засиделся сегодня у Степана в сенцах в сушиле овина, – начал уклончиво Николай, – и так там и остался ночевать. Товарищ мой, Ян Лоозе, поскакал в соседнюю деревню по делам, а мне стало так неохота в осеннюю ночь выходить из теплого сушила, что просто смерть. А утром Степан мне сказал, что к тебе приехал мельник Малинин, и я решил поглядеть, чем вы тут занимаетесь. Зачем это он у тебя сына забрал?
– Матвей сам захотел прокатиться с ним, – настороженно ответил Платон, – скоро они должны вернуться. Провизию нам Петр Кириллович привез. Тяжело старику в одиночестве…. А твой этот якобы «товарищ» чьих будет? Фамилия странная – латыш, эстонец? Да и какие дела у него в наших селах ночами? Странно и непонятно.
– Ты же умный Платон, – все так же глядя в противоположную сторону от своего брата сказал Николай, – неужели ничего не понял до сих пор?
– И что я должен был понять?
– А то, что власть царя уже давно сгинула, и власть Керенского висит на волоске, – Николай повернул голову в сторону Платону и посмотрел ему пристально в глаза. – Теперь власть переходит к нам….
– К «нам» – это к кому, – чуть насмешливо спросил Платон.
– К народу, – презрительно ухмыльнулся на улыбку брата Николай, – а мы – большевики и социал-демократы – и есть представители нашего народа.
– И кто, по-вашему, есть ваш народ? Или вы сами за себя решили, что являетесь настоящей народной властью. Что-то я не помню, чтобы меня спрашивали….
– А вас никто и не спросит, – перебил его Николай. – У вас уже была власть и что вы с ней делали, а? Вам нужна постоянная война – то с Японией, то с Германией, – чтобы увеличивать свои капиталы. Притом заметь, что это не они нападали на нас, а мы лезли в войну. Я вот проливал кровь под Порт-Артуром, потом меня морили газом в польских болотах – и кому это было надо? Миллионами клали народ, не спросив его: нужна ему эта война или нет? Теперь наступают иные времена: все старое будет уничтожено раз и навсегда, и войны прекратятся.
– Что за сказки ты рассказываешь, Колька? – рассмеялся Платон. – Ты это серьезно мне говоришь или тебе приснилось сегодня от угара в овине у Степана? Под «уничтожением старого» ты что подразумеваешь, интересно?
– Уничтожение – это уничтожение, – строго ответил Николай, не обращая внимания на смех брата. – Что тут можно иное подразумевать.
– То есть ты хочешь убить меня, мою жену, моего сына, и от этого жизнь народа тут же станет лучше?
– Ты берешь через край, но в целом суть ты высказал правильно, – мрачно выдохнул Николай.