Танго старой гвардии
Шрифт:
— Это хорошая новость, — сказал он.
И наконец взглянул на нее. Взглянул с улыбкой, и Меча поняла ее значение.
— Достал, — не спросила, а утвердительно произнесла она.
Макс улыбнулся еще чуть шире. Уже много лет на его лице не появлялось этого торжествующего выражения.
— О-о, милый, — протянула Меча.
Подошел официант с бокалом. Макс сделал глоток, по-настоящему наслаждаясь вкусом коктейля. Джина чуть-чуть больше, чем положено, с удовольствием отметил он. И это именно то, что ему сейчас надо.
— Ну и как это было? —
— Беспокойно, — он поставил бокал на стол. — Годы мои уже не те для таких эскапад. Я тебе говорил.
— Тем не менее ты сумел. Достал записи.
— Достал.
— И где же они?
— В надежном месте, как мы и договаривались.
— И ты не скажешь, где именно?
— Пока нет. Потерпи еще несколько часов — для вящей безопасности.
Она взглянула на него пристально, пытаясь проникнуть в смысл ответа, и Макс знал, о чем она думает. На миг в ее глазах блеснула давняя и почти знакомая искорка недоверия — но всего лишь на миг. Потом Меча чуть склонила голову, словно прося прощения.
— Ты прав, — признала она. — Не надо, чтобы они сейчас были у меня в руках.
— Да, разумеется. Мы ведь обговорили это раньше. Обговорили и договорились.
— Поглядим теперь, что предпримут русские.
— Я только что оттуда — прошел мимо. Там вроде бы все спокойно.
— Может быть, еще не хватились.
— Да нет, уверен, что уже обнаружили. Я сильно наследил.
— Что-нибудь пошло не так? — спросила Меча с беспокойством.
— Все так. Просто я переоценил свои силы, — признался он, не кривя душой. — И потому пришлось импровизировать на ходу.
Он посмотрел туда, где за потоком автомобильных и мотоциклетных огней, несущихся по площади, начиналась аллея. Представил, как русские расследуют происшествие, как изумление мало-помалу сменяется яростью. И, чтобы притушить страх, сделал два глотка негрони. Даже как-то странно, что до сих пор там не завывают полицейские сирены.
— Я чуть было не застрял там — не мог выбраться, — добавляет он. — Как последний олух. Представляешь себе картинку: русские возвращаются после игры, а я, как зайчик, сижу и их дожидаюсь.
— Они смогут установить, кто был в номере? Что значит «наследил»?
— Я имел в виду не отпечатки пальцев или что-то в этом роде. Речь о разбитом стекле, о тросе… Даже слепой сразу увидит, что в номере кто-то побывал. Вот потому и говорю тебе, что они, конечно, уже все знают.
Он неуверенно огляделся. Терраса уже пустела, но кое-где за столиками еще сидели посетители.
— Меня беспокоит эта тишина, — добавил он. — Отсутствие всякой реакции. Может быть, сейчас они наблюдают за тобой. И за мной.
Помрачнев, Меча тоже огляделась по сторонам.
— Едва ли они могут как-то связать нас с ограблением.
— Сама знаешь, могут. И свяжут непременно. А если установят мою личность — пиши пропало.
Он положил на стол руку — мосластую, испятнанную временем. Ладони и костяшки пальцев, оцарапанные и ссаженные вчера, когда он спускался с крыши
— Наверное, мне будет лучше убраться из отеля, — сказал он, чуть помолчав. — Исчезнуть на время.
— Знаешь что, Макс? — Она слегка погладила эти красноватые отметины. — Ощущение какого-то дежавю. Тебе не кажется? Все это уже однажды было.
Она говорила ласково, с бесконечной нежностью. В глазах отражались фонарики террасы.
— Ну да, припоминаю. Кое-что, по крайней мере, — ответил Макс.
— Если бы можно было вернуться назад, все, глядишь, пошло бы… Не знаю… Не так. Иначе.
— Да нет, едва ли. Каждый тащит свой крест. И от судьбы не уйдешь: все происходит так, как должно происходить.
Он подозвал официанта и расплатился. Потом поднялся, чтобы отодвинуть стул Мечи.
— Тогда, в Ницце… — начала она.
Макс набросил ей куртку на плечи. И, опуская руки, с мимолетной лаской скользнул вдоль ее рук.
— Умоляю тебя, не говори о Ницце, — шепнул он, будто прося о чем-то сокровенно личном: он уже много лет не говорил так женщине. — Хотя бы сегодня ночью. Пожалуйста. Не сейчас.
Он улыбался, произнося это. И когда Меча, повернув голову, увидела его улыбку, то улыбнулась в ответ.
— Будет больно, — сказала Меча.
Она капнула йодом на рану, и Максу показалось, что ему в ногу вонзается раскаленное железо. Горело и жгло несусветно.
— Больно, — сказал он.
— Я предупреждала.
Дело происходило на диване в гостиной на вилле в Антибе. Она сидела рядом с ним в длинном элегантном, присобранном в талии пеньюаре и босиком. Когда пеньюар распахивался, становилась видна легкая шелковая ночная рубашка, открывавшая голые ноги. От нее веяло приятным теплом угревшего во сне тела. Она спала, когда позвонивший в двери Макс разбудил сперва горничную, а потом и хозяйку. Сейчас прислуга вернулась к себе, а он валялся вверх лицом в не слишком героическом виде: брюки и трусы спущены до колен — все наружу, — а на правой ляжке нож Мостасы оставил неглубокую рану длиной в полдюйма.
— Могу сказать, тебе повезло. Еще бы немного поглубже — и ты бы истек кровью.
— Из меня и так немало вытекло.
— А лицо тебе тоже он разукрасил?
— Кто ж еще.
Он уже убедился, что один глаз заплыл лиловым, нос разбит, губа распухла, когда два часа назад посмотрелся в зеркало в отеле «Негреско», куда заскочил, чтобы хотя бы смыть кровь, принять две таблетки верамона, собрать вещи и расплатиться за номер, добавив царские чаевые. Постоял еще минутку в подъезде под стеклянным козырьком, по которому продолжали барабанить дождевые капли, в свете фонарей, освещавших Променад и фасады соседних отелей, зорко и недоверчиво оглядывая улицу в поисках тревожных примет. Потом, успокоившись, погрузил свой багаж в машину, завел мотор и погнал в ночь, выхватывая фарами белые полоски на стволах сосен, окаймлявших шоссе на Антиб и Ла-Гаруп.