Танго старой гвардии
Шрифт:
— Почему ты приехал сюда?
— Сам не знаю. То есть нет, знаю. Мне нужно передохнуть. Собраться с мыслями.
В самом деле, так и было. И подумать следовало о многом. Например, о Мостасе — жив он или нет. И о том, в одиночку ли действовал, или его люди сейчас разыскивают Макса. То же самое относится к итальянцам. О последствиях немедленных и отдаленных, причем ни там, ни там при всем желании не усмотришь мало-мальски отрадной перспективы. Не следовало забывать и о природной любознательности властей: когда в доме на улице Друат будут обнаружены трупы — два несомненных,
— Почему я? — спросила Меча. — Почему ты пришел ко мне?
— Ты — единственный человек в Ницце, которому я могу довериться.
— Тебя ищут жандармы?
— Нет. Или, по крайней мере, пока нет. Но сегодня ночью меня тревожит не полиция.
Она взглянула на него очень внимательно. И недоверчиво.
— Что им надо от тебя? Что они хотят с тобой сделать?
— Да речь не о том, что они хотят со мной сделать. А о том, что сделал я. И о том, чего не сделал, но что могут на меня повесить… Мне нужно несколько часов отдохнуть. Привести себя в порядок… Потом уйду. Не хочу осложнять тебе жизнь.
Она бесстрастно показала на рану, на пятна крови и йода, покрывавшие простыню, которую успела подстелить, прежде чем уложила Макса на диван:
— Ты пришел ко мне на рассвете с ножевой раной в ноге, перепугал прислугу… О каких еще сложностях можно говорить?
— Я ведь сказал: скоро уйду. Как только оправлюсь немного и пойму куда.
— Ты не изменился, да? А я не поумнела. Я поняла это, как только увидела тебя в доме Сюзи Ферриоль, — тот же самый Макс, что был в Буэнос-Айресе… Какое жемчужное колье утащишь на этот раз?
Он накрыл ее руку своей. И придал лицу выражение беззащитного простодушия — в его арсенале такая мина значилась как едва ли не самая действенная. Она была проверена годами. И не давала осечек. С ней можно голодного пса уговорить, чтобы уступил косточку.
— Порою приходится расплачиваться за то, чего не делал, — сказал он, выдерживая ее взгляд.
— Пошел ты к черту! — Она гневно стряхнула его руку. — Уверена, и половины не заплатишь. А сделал — почти все.
— Когда-нибудь я все тебе расскажу. Клянусь.
— С удовольствием бы обошлась без этого.
Он мягко сомкнул пальцы вокруг ее запястья.
— Меча…
— Молчи, — она снова высвободилась. — Дай мне закончить перевязку и выставить тебя вон.
Меча заклеила рану пластырем, стала бинтовать, невольно дотрагиваясь при этом до его бедра. Он не мог не чувствовать прикосновений ее теплых пальцев, и, хотя рана была совсем близко, близость иная — ее тела, разогревшегося от еще совсем недавнего сна, произвела неожиданное действие. Меча, неподвижно сидя на краю дивана и сохраняя такой равнодушный и спокойный вид, словно бесстрастно изучала нечто такое, что не имело отношения к ним обоим, подняла голову, перевела взгляд на его лицо.
— Вот негодяй, — пробормотала она.
И, распахнув халат, подняв подол шелковой ночной рубашки, оседлала Макса.
— Сеньор Коста?
Один незнакомец стоит на пороге номера в отеле «Виттория». Другой — в коридоре. Древний инстинкт поднял тревогу еще до того, как разум осознал конкретную опасность. С фатализмом, присущим тому, кто уже попадал раньше в такие переделки, Макс молча кивает. От его внимания не ускользнуло, что вошедший как бы ненароком упер ногу в косяк двери, чтобы ее нельзя было закрыть. Впрочем, Макс и не собирается это делать. Знает, что бессмысленно.
— Вы один в номере?
Заметный иностранный акцент. Не полицейский, это очевидно. Или, по крайней мере — Макс лихорадочно перебирает варианты, — не итальянский полицейский. А человек, стоявший на пороге, уже не на пороге, а внутри. Вошел с непринужденным видом и оглядывается, меж тем как спутник его остается на прежнем месте. Посетитель высок ростом, с длинными и жидкими каштановыми волосами. Крупные руки, грязные обкусанные ногти, массивный золотой перстень на безымянном пальце.
— Что вам угодно? — осведомляется Макс.
— Чтобы вы пошли с нами.
Славянский выговор. Это русский, без сомнения. Кто ж еще. Макс отступает к телефону, который стоит на прикроватном столике. Незнакомец наблюдает за его маневром с полным безразличием.
— Не стоит поднимать шум, сеньор.
— Выйдите из моего номера.
Макс указывает на все еще открытую дверь, за которой в коридоре стоит второй — приземистый и коренастый: внушающие тревогу борцовские плечи распирают узковатый кожаный пиджак. Опущенные и чуть расставленные в стороны руки готовы к любой неожиданности. Длинноволосый воздевает руку с перстнем, словно именно это служит решающим аргументом.
— Если предпочитаете итальянских полицейских — бога ради. Вы вправе выбрать, что вам больше подходит. Мы же всего лишь хотим поговорить.
— О чем?
— Прекрасно знаете, о чем.
Макс задумывается секунд на пять, стараясь справиться с захлестывающей паникой. Чувствует, как ослабели колени и колотится пульс. Он рухнул бы на кровать, если бы не боялся, что это истолкуют как капитуляцию или как раскаяние. Как безоговорочное признание вины. Еще мгновение он беззвучно проклинает себя. Ну можно ли было оставаться здесь, словно не предвидя дальнейшего, уподобившись мыши, которая лакомится сыром, когда вот-вот сработает пружина мышеловки? Но он не предполагал, что его вычислят так скоро. Вычислят и установят.
— В любом случае мы можем поговорить и здесь, — решается он.
— Не можем. Есть люди, желающие увидеться с вами в другом месте.
— В каком?
— Здесь рядом. Пять минут на машине.
Длинноволосый говорит, постукивая пальцем по циферблату наручных часов, как бы в доказательство точности и достоверности своих слов. Потом посылает взгляд своему напарнику, который заходит, спокойно прикрывает за собой дверь и начинает методичный осмотр номера.
— Никуда я не поеду, — возражает Макс, изображая непреклонность, которой нет и в помине. — Вы не имеете права.