Танкист из штрафбата
Шрифт:
– В общем, так, товарищи командиры, дан приказ перейти к обороне.
Бражкин достал командирскую карту и показал уже нанесенные на ней «яйца» – опорные пункты взводов и в целом всей роты. Потом он выслушал доклады командиров взводов, главным образом – о состоянии техники. Когда уставали люди, их восстанавливал отдых, а если уставало и отказывало железо, на марше, или того хуже – в бою, беда была просто фатальной.
– К рассвету танки должны быть в окопах. Вопросы есть? – спросил Бражкин, снял новенький танкошлем, который явно жал ему, но зато был кожаным, и вытер тыльной стороной ладони пот
– А пополнение будет? – поинтересовался Родин, обескураженно поняв, что не будет, иначе ротный непременно бы порадовал этой новостью.
– А зачем тебе пополнение? – с легкой усмешкой спросил Бражкин. – Вы и втроем справляетесь. Изучаете смежные специальности!
– Уже давно изучили, – пробурчал Иван.
– Повторение – мать учения, – назидательно сказал ротный и пошел к своей «тридцатьчетверке».
В обороне каждая пара рук – на вес золота. Танк, зарытый для маскировки по башню, стоит трех-четырех атакующих в чистом поле. А вот каждый танковый окоп – это более двадцати кубометров вынутого обыкновенной саперной лопатой грунта. А если готовиться к обороне, обстоятельно, по правилам, то кроме основной отрывали еще две-три запасные позиции и вырубали подходы к ним от кустарника. Даже загрубелые, привычные к тяжелой работе руки танкистов в эти сутки покрывались волдырями и кровавыми мозолями…
Сидорский притащил с полевой кухни термос с вечерней кашей. Любил он это дело, потому что каждый раз убедительно получал от повара пайку на отсутствующего члена экипажа. От дневной каши вечерняя отличалась запахом тушенки, и эта пониженная калорийность тоже считалась верной приметой залегания в оборону. Потому как перед боем кормили хоть не на убой, но плотно и основательно, с американской тушенкой и куском сала. Полагались и сто наркомовских граммов, но выдавали их исключительно после боя.
Ужинали в танке, на своих местах – и тепло, и свет есть, даже музыку можно найти по радиостанции.
Выскребая ложкой котелок, Сидорский снова завел разговор, а не попросить ли у ротного для выемки грунта зажравшегося писарчука. Ведь на троих нормы человека-грунта возрастают.
– А труд на земле несет большую воспитательную нагрузку, – продолжал, все более увлекаясь, Сидорский. – Вот взять Льва Толстого, граф, великий писатель, а пахал на земле босым, как простой крестьянин. А зажравшийся писарчук Прошка перышком чирикает, а сам ничего тяжелее этого перышка в руках не держал.
– Да когда же ты наконец заткнешься? – не выдержал Родин.
И тут вдруг раздался стук по броне.
– Кого там черт принес? – выругался Иван и открыл люк.
– Это я, писарь Прохор Потемкин, – послышался голос.
Экипаж дружно рассмеялся.
Внизу стоял ротный писарь с пальцем (стержнем от трака).
– Чего колотишь?
– Товарищ лейтенант, командир роты вас вызывает!
Иван спрыгнул вниз и поинтересовался, не знает ли писарь, по какой надобности зовет ротный. Прохор пожал плечами, мол, не могу знать, командир сам скажет. Родин призадумался, и тут, словно веселые бесенята мелькнули в его глазах. Он с легкостью залез обратно на броню и, склонившись в люк, негромко, но выразительно сказал:
– Сидорский, командир роты прислал нам на усиление писаря Потемкина.
– Да ну! – Кирилл
– Приказал прямо сейчас выдать ему лопату и обозначить участок работы.
– Это мы мигом! – загорелся Сидорский. – Ну, ротный, вот же правильный мужик. Уважаю!
Родин неторопливо направился к танку Бражкина, а Кирилл в мгновение ока очутился на земле, схватил лопату, лежавшую на броне, и протянул уже собиравшемуся уходить Потемкину.
– Держи, граф, – весело сказал он. – Поработаешь Львом Толстым!
Прохор опешил:
– На кой черт ты мне ее суешь?
– Бери шанцевый инструмент, есть шанс принять участие в героической обороне села Кукуево!
Потемкин рассвирепел: сдурел, что ли, Киря?
Тут из люка появилась голова Баграева, тот с ходу поддержал игру, мол, писарчук, ты в своем уме, приказы ротного не обсуждаются. Руслан, сидя на командирском месте, с таким жаром наседал, что Прохор стал постепенно остывать, заподозрив неладное. Хорошо, лопата в ход не пошла. Он воткнул ее с силой в землю, наконец, сообразив, что Иван его разыграл.
Прошка обозвал их придурками, так и не поняв, что это было. Он заторопился к Бражкину, непременно доложить о случившемся инциденте. Вдруг и правда был такой неожиданный приказ, а он его не выполнил? И чем ближе Потемкин подходил к палатке командира роты, тем больше скользкий и гадкий страх заползал ему куда-то в область подбрюшья.
Да, у него самый красивый каллиграфически выверенный почерк не только в батальоне, но и во всей бригаде. В школе по чистописанию он всегда получал «пять»! Но месяц назад допустил просто кошмарную ошибку: делая документацию для командира батальона, фамилию командира бригады написал через «ю»: Чюгун. Бражкин, увидев это «чудо», рассвирепел, пообещал засунуть его в пушку и выстрелить. Но тут же спокойно и очень внятно сказал, что отправит башенным под первую же вакансию. А за год в роте, батальоне и во всей бригаде от безвозвратных потерь сменилось, считай, 80 процентов личного состава.
Родин, подходя к командирской палатке, еще издали понял причину вызова. Бражкин, любивший напустить туману, и на этот раз сотворил по фронтовой жизни сюрприз – в виде обещанного пополнения.
Сейчас он прохаживался перед вытянувшимся строем «великолепной семерки», видно, уже успев накоротке расспросить каждого из новичков, и теперь рассказывал о славных боевых традициях гвардейской танковой бригады и 1-й роты в частности.
Родин доложил о прибытии, следом за ним доложил Бобер. Штокмана не вызвали, видно, разнарядки не было. Бражкин кивнул лейтенантам, чтобы стали рядом.
Вслед за взводными перед очами ротного несмело проявился Потемкин.
– Ты еще здесь, писарюга? – раздраженно спросил командир. – Взял лопату – и на окоп!
Хотел Прошка уточнить, на какой именно, но вовремя прикусил язык, оценив запредельную наглость этого вопроса, мол, какой там еще окоп, командир! Сразу путевка в экипаж! Потемкин скрылся из глаз и остановился как витязь на распутье. Куда идти: к Родину или к экипажу командира роты? На два окопа поочередно – здоровья не хватит. Ближе был командирский, там экипаж уже час как вгрызался в грунт. Башенный командир Коля Свердун, увидев озадаченного писаря, заорал: