Танкист живет три боя. Дуэль с «Тиграми»
Шрифт:
Хорошая машина «тридцатьчетверка». У немецких танков и броня тоньше, и пушка слабее. Только вот танков у нас мало, немец количеством берет. Пехота ихняя в атаку идет – от пуза из автоматов огнем поливает, патроны не жалеют. А перед атакой обязательно самолетами нашу передовую обработают, потом из пушек обстреляют.
– М-да, – только и нашелся что сказать Павел.
– Да ты не дрейфь, командир. И на фронте люди живут. Не лезь сам на рожон, не подставляй башку попусту под пули. Бомбят или артналет – не бегай, не паникуй, сразу ложись. Ищи воронку или
Танковую бригаду сформировали быстро. Танки погрузили на железнодорожные платформы и отправили на запад, в действующую армию. Вместе с платформами, на которых стояли танки, и теплушками, в которых ехали экипажи, техники и механики, получилось три эшелона, каждый из которых тянули по три паровоза – вес-то был изрядный.
Эшелоны шли быстро, останавливаясь только для бункеровки паровозов углем и водой. А навстречу им тянулись санитарные поезда и эшелоны с эвакуируемыми заводами.
– Вся страна на колесах, – заметил кто-то из танкистов.
– Не о том говоришь. Обрати-ка внимание на название станций, – посоветовал Михаил Андреевич.
– зачем? Я их все рано не знаю.
– К Сталинграду везут.
Сводки о боях под Сталинградом мелькали почти в каждой газете, о боях между Доном и Волгой говорили по радио.
Разговоры в вагонах стихли. Все знали, что едут на фронт, – но куда? Командиры не говорили. Лишь теперь стало понятно, куда эшелоны держат путь, – в самое пекло сражений.
Через несколько дней эшелоны остановились в степи, у небольшого полустанка. Последовала команда выйти из вагонов и разгрузить технику. Для этого выделили наиболее опытных механиков-водителей. Ведь стоило допустить одно неверное движение, и танк свалится с платформы. Поди потом докажи, что ты не вредитель и сделал это не умышленно.
После выгрузки пустые поезда ушли, а бригаду построили. Выступил командир.
– Вам выпала честь служить и воевать в тринадцатом танковом корпусе. Командир его – генерал-майор Танасчишин. Я – командир двадцать пятой танковой бригады подполковник Мясников! Я приказываю – до вечера осмотреть и заправить технику. Ночью бригада совершит марш к месту сосредоточения. Командиры рот – ко мне!
Экипажи разошлись по своим танкам. Каждый занялся своим делом. Танки, хоть и были новыми, требовали регулировки, протяжки. занимался этим механик-водитель, помогал ему заряжающий.
Пока они регулировали натяжение гусениц, Павел осмотрел двигатель, потом уселся за рацию, покрутил верньер настройки. В наушники неожиданно ворвались немецкие голоса. звук был то чистым и четким, то пропадал. Но тем не менее Павлу удалось понять из разговоров, что немцы говорят о станице Голубинской.
– Чего говорят? – В открытый люк сунул голову механик-водитель.
– Сводку хочу послушать, да связи устойчивой нет. – Павел покрутил верньер. Прорвалась музыка, а потом женский голос монотонно бубнил набор цифр.
Павел почему-то поостерегся говорить Михаилу о том, что знает немецкий.
Когда стемнело, дали команду строиться в колонну и начать движение.
– А почему по свету не двинуться? – удивился Павел.
– Потому что бомбардировщики сразу накроют. Даже когда одинокий танк по степи идет, пылит сильно. А уж когда колонна на марше, ее издалека видать. У немцев самолеты-корректировщики, их еще на фронте «рамой» называют за двойной фюзеляж. Почти постоянно в воздухе висят. Как что заметят, сразу «лаптежников» посылают.
– Это что еще за зверь?
– Пикировщиков так называют, «юнкерсов». У них шасси в обтекатели закрыты и выглядят со стороны как лапти. Очень противная штука. Как в атаку заходит – сирены включает, аж кровь в жилах от воя стынет. И бомбят точно. Потому, если увидишь, что он в атаку заходит, – покидай машину.
Павел ни разу под бомбежкой не был. Чего немецким бомбардировщикам в глубоком тылу делать? Да и городок их слишком мал, целей для немцев достойных не было.
Ночной танковый марш оказался занятием сложным. Спереди, на броне стояла единственная фара, пускавшая через узкую щель тонкий лучик света, не пробивавшийся через густые клубы пыли и сизого солярочного выхлопа.
Над грунтовой дорогой висело густое облако. У Павла першило в горле, хотелось чихать, невозможно было вздохнуть полной грудью – сразу начинался сухой удушливый кашель. Ехали с открытыми люками, иначе механик-водитель вообще ничего не видел. На механизмах, на пушке, на лицах и комбинезонах осел толстый слой пыли.
За ночь сделали только две короткие остановки – осмотреть технику. Пока отставших не было.
Больше всех доставалось механику-водителю. Он должен был и двигатель осмотреть, и ходовую часть. Меж тем стрелок-радист просто спал на своем неудобном кресле – как, впрочем, и заряжающий. Все равно делать им во время движения нечего, да и видимости никакой.
Заряжающий бросил телогрейку и брезент для укрывания моторного отсека на пол и устроился вполне сносно. Павел завистливо на него поглядывал, задумав мелкую пакость – именно заряжающего поставить часовым после марша. Хотя, по сути, в армии всегда так было. Ежели нечего делать – спи, служба быстрее пройдет.
Поутру бригада остановилась у каких-то кустов. Экипажи, обнаружив небольшую речушку, с удовольствием умылись. Из грузовиков, следующих в конце колонны, раздали сухой паек – буханку черного хлеба и по две банки тушенки на экипаж. Проголодавшиеся танкисты быстро съели завтрак.
Потом командиров танков позвали к ротному.
– Получен приказ – нашему батальону выдвинуться вот сюда, – палец ротного уперся в точку на карте, – к высоте сто девяносто три. Будем ждать сигнала к атаке. Неисправные машины есть?
– Никак нет!
– По машинам!
Командиры экипажей сложили в планшеты карты. Черт его знает, где эта высота? Топографию в танковой школе изучали плохо – слишком мало часов на нее отводилось. На карте Павел ее нашел, но вот где они сами находились? «Буду держаться в строю роты, не заблужусь», – решил он.