Танкист
Шрифт:
Сколько прошло времени, Павел мог только предположить, поскольку при обыске с него сняли часы и ремень. Однако потом всё-таки вызвали на допрос.
Допрашивал его молодой капитан. Сначала последовали традиционные вопросы: фамилия, звание, где служил? Потом — как попал к немцам?
Павел подробно рассказал свою историю о ранении, о лечении в немецком госпитале, переходе фронта и встрече с Гурковым.
— А теперь подробнее: с кем были на связи, как выглядел связной, на какой волне работала рация, пароли — словом, всё!
Павел рассказал всё. Капитан расспрашивал о номерах частей, фамилиях командиров. Павел всё время был в напряжении
— Теперь об учёбе и дальнейшей службе.
Павел рассказал о 500-м учебном батальоне, службе в батальоне «Тигров», о выстреле снайпера и переезде на танке в расположение наших войск. Капитан записывал, кивал головой, задавал уточняющие вопросы.
— Вроде всё, товарищ капитан.
Следователь поднялся, подошёл к Павлу и вдруг, коротко размахнувшись, ударил его в зубы.
— Какой я тебе товарищ? Пока ты в немецком тылу отсиживался, народ кровь проливал! Я для тебя, гнида фашистская, гражданин следователь!
Павел вытер рукой кровь с разбитой губы.
— А теперь — кто тебя завербовал, какое задание получил?
— Никто. Я всё рассказал, как на духу.
— Ничего, дай срок, мы тебя выведем на чистую воду. Моя бы воля — сам бы тебя расстрелял, вошь немецкая!
Капитан вызвал конвой, и Павла отвели в камеру. Он улёгся на жёсткий топчан. Вот это попал в оборот! Был бы жив Турков — ситуация прояснилась бы, а теперь? Знали ли о нём сотрудники майора, вёл ли он какие-нибудь записи? Кто может подтвердить факты? А хуже того — захочет ли следователь эти факты собирать? На войне с бумагами особенно не заморачиваются. Это у немцев пунктуальность и порядок во всём, и в первую очередь — в бумагах. Даже в ротной каптёрке учёт ведётся: кто, какие и когда получал — сапоги или подсумок. И даже на ремне к тому же подсумку вытеснено на коже «К98», чтобы не спутать с другим. Вот только не помогла немцам их пунктуальность. Наши со своим раздолбайством ухитрялись их бить. Наверное, дух сильнее.
Сделав такой вывод, Павел решил стоять на своем. Весточку бы родителям разрешили послать! Мать, небось, извелась уже вся. С Курской битвы писем от него не получала. А может, похоронка на него пришла? Если его расстреляют в контрразведке, то это и к лучшему. Ещё когда он в Красной армии служил, не один танк немецкий подбил, и сейчас «Тигр» угнал. А «Тигр» — машина мощная, и денег больших стоит. Немецкой казне каждый «Тигр» обходится в восемьсот тысяч рейхсмарок. Сумма очень большая, стало быть, это он, Павел, урон рейху нанёс.
Странно складывалась судьба. В 1941 году он сам на фронт рвался, на танкиста выучился, с немцами воевал — как все. А потом — ранение, и всё пошло кувырком. Немцы его то ли предателем сейчас считают, то ли думают, что он с ума спятил. Наши тоже в предатели записали, следователь злой, как собака. Не выйти ему, наверное, живым отсюда.
Время тянулось медленно, день шёл за днём, а Павла на допрос всё не вызывали. Но в один из дней загремели засовы. И в дверном проёме возник силуэт дежурного.
— С вещами на выход.
А какие у него вещи? Гол, как сокол.
Павла вместе с несколькими задержанными или заключёнными — кто их разберёт — погрузили в грузовик. По углам кузова встали четверо автоматчиков. Сразу предупредили: сидеть на дне кузова. Кто попытается встать — стреляют без предупреждения. А дальше — товарный вагон с нарами. Знать бы, куда везут, да кто же арестованным докладывает? На форму Павла косились,
А потом — станция, фильтрационный лагерь. Павел отсидел в нём месяц, мучаясь в безвестности. За это время он похудел. Нервничал, да и кормёжка была такой, чтобы только ноги не протянуть. Соседей по нарам периодически вызывали на допросы, его же никто не трогал.
Однако судьба его снова сделала резкий поворот. Павла вызвали в комендатуру. В комнате его ждал офицер.
— Переодевайтесь, — он показал на стул.
Павел снял немецкое обмундирование и надел красноармейскую форму без погон и знаков различия. Сапоги натянул свои, немецкие, а не предложенные кирзовые — немецкие удобно сидели на ноге. Офицер хмыкнул, но возражать не стал.
Павла везли на «эмке» часа три. Сориентироваться по местности он не смог, задние окна были закрыты шторками. Оказалось, его доставили в другой лагерь — но для немецких военнопленных.
Наши войска начали большое наступление в Белоруссии, и много немецких войск оказалось в окружении. Повторялась та же история, что и с советскими войсками в 1941 году. Место действия оставалось прежним, только стороны поменялись местами.
Павла поселили в казарме для рядового состава на правах вольнопоселенца и зачислили переводчиком. С утра до вечера следователи допрашивали пленных, а Павел переводил, пока язык у него не начинал заплетаться.
Пару раз он помог следователям. Первый раз выдающий себя за немца военнослужащий насторожил Павла тем, что говорил по-немецки с акцентом, причём прибалтийским. Павел присмотрелся к левому рукаву его френча и увидел едва заметную на первый взгляд строчку от швейной машинки. С рукава явно спороли нашивку. На этом месте у военнослужащих вермахта пришивались нашивки. У младшего командного состава — ефрейтора, фельдфебеля — на рукаве была нашивка в виде треугольного галуна. Здесь же — в виде круга или щита. Так обозначались «туземные» части, как их называли немцы, в которых набирали местных жителей из предателей-украинцев, эстонцев, русских. При достаточной численности из их числа формировались батальоны, полки, дивизии, и даже армия — вроде власовской РОА.
О своём подозрении, что пленный выдаёт себя не за того, Павел сообщил следователю. Он говорил по-русски, но увидел, что в глазах пленного, присутствовавшего при их разговоре, появился страх. Тот явно понимал русский язык, хотя в краткой анкете было написано — русским языком не владеет.
— Да? — удивился следователь. — Значит, скрывает что-то.
В дальнейшем при проверке оказалось, что пленный — вовсе не немец. Он воспользовался солдатской книжкой убитого. Служил в эстонском карательном батальоне, бесчинствовавшем на территории Белоруссии. Каратели, предатели и эсэсовцы расстреливались, пленные же немцы отправлялись в лагеря для военнопленных — на работы.
Во втором случае пленный говорил по-немецки чисто, но несколько раз оговорился. Вместо «гауптман» (капитан вермахта) сказал «гауптштурмфюрер». Когда он оговорился в первый раз, Павел насторожился. Пленный повторил свою оговорку. И как он ни старался скрыть, звания называл не армейские, а партийные, принятые в частях СС — так называемых ваффен-СС, или вооружённых отрядов нацистской партии. В армии эсэсманов не любили за их фанатизм и неоправданную жестокость в обращении с мирными жителями, за кичливость и высокомерие по отношению к военнослужащим вермахта, за усиленные пайки и лучшее снабжение техникой.