Танкисты. Книга вторая
Шрифт:
Китайцы мобилизационный резерв имели – 400 миллионов человек. Мы – ничего не имеем на сегодняшний день, запустили это дело. А нужно – обязательно! Офицеры – это мобилизационный запас был, который нужно было постоянно поддерживать. Солдат не призывали, конечно, но офицерский состав 16 тысяч каждый год, начиная с ранней весны до поздней осени…
– Благодарю, было очень интересно! Теперь, может, пойдём посмотреть те немецкие часы?…
Интервью Е. Мащенко, лит. обработка А. Рыкова
Чубарев Михаил Дмитриевич
– Для начала расскажите, Михаил Дмитриевич, о вашей довоенной жизни: где родились, учились?
– Я
– Коллективизацию помните?
– Да как я могу помнить коллективизацию? Я тогда еще и не родился. Я же с 1926 года рождения. А потом, когда в нашей местности появились колхозы, мы еще считались совсем, как говорят, мальчиками.
– До войны вы работали?
Так как мы, как я вам уже сказал, были тогда мальчиками, мы никак не могли официально работать перед войной. Конечно, мы оказывали помощь в труде нашим колхозникам: когда, скажем, начиналась уборка урожая. Конечно, работать в хозяйстве мы были приучены с самых малых лет. Мы ведь все-таки в деревне жили!
– Войну вы предчувствовали?
– Какое у нас, подростков, могло быть предчувствие? Конечно, кое-кто в деревне иногда поговаривал о возможной войне. Помню, в деревню приезжали лекторы и какие-то лекции специально нам читали. Но нас, молодежь, все это фактически не касалось.
– Начало войны помните?
– Я хорошо запомнил воскресный день 22 июня 1941 года. Тогда меня, помню, как раз послала мать за хлебом – в небольшой поселок Никологоры, который считался нашим районным центром и располагался в полутора километрах от нашей деревни. Значит, иду я в этот солнечный день, как вдруг меня на велосипеде обгоняет Василий Кормин, сын нашего соседа, жившего от нас через два дома (их было два брата – Василий и Владимир), и, не останавливаясь, кричит: «Война! Война!» После чего поехал дальше в поселок. Не успел я до Никологор и дойти, как увидел его возвращающимся обратно. Видно, он уже что-то успел там себе купить. Впоследствии этот Вася оказался на фронте и так и не вернулся с войны, погиб. Буквально через несколько дней после начала войны наши ребята пошли в поселок и начали там вставать в очередь в военкомат. В то время активно шла мобилизация. Поэтому в военкомат шли как те наши жители, которые получали повестки, так и те, которые их не получали, но знали, что они являются военнообязанными. Тем временем в военкоматы прибывали военные команды по четыре, по пять человек, которые, представляя тот или иной род войск, набирали к себе людей. Ведь все наши потенциальные призывники и отслужившие в армии люди были приписаны к военкомату как специалисты. В зависимости от этого их, проверяя, определяли в ту или иную воинскую часть: в танковую, артиллерийскую или какую-нибудь другую. Всех наших призывников мы провожали на протяжении девяти километров до станции, где тех сажали в эшелоны и увозили в вагонах по назначению. В первые годы в армию призывали в основном людей старших возрастов. Но в моем понимании они не были, как некоторые сейчас считают, стариками. Разве 40-50-летний мужик – это старик? Это считался самый цвет. Самые опытные и крепкие, они еще до революции успели послужить по три-четыре года в армии.
– Когда вас лично в армию призвали?
– Мой год призывался в 1943 году. Всего, насколько мне помнится, из нашего района было взято около 300 человек. Но со мной вышла такая история, что мне удалось быстрее своих ровесников оказаться в Красной армии – в 1942 году. Меня направили в учебно-танковый полк, который дислоцировался в так называемых гороховецких лагерях.
– Как так получилось, что вас в 16-летнем возрасте взяли в армию?
– Так делали десятки тысяч моих соотечественников. Скажем, в Феодосии живет радистка из Тацинского танкового корпуса, в составе которого мне пришлось воевать. Несколько лет тому назад она мне написала: «Меня комитет ветеранов войны поздравил с 85-летием. Но я на самом деле еще молодая, мне всего 83 года». А все дело в том, что в начале войны для того, чтобы попасть в армию, она, сибирячка, себе прибавила два года. В то время в военкоматах возраст не особенно проверяли. Так что я пораньше своих одногодок-ребят оказался на фронте.
– Сколько по времени продолжалась ваша служба в учебно-танковом полку?
– Четыре месяца! Все это время у нас шла интенсивная учеба, мы день и ночь упражнялись в стрельбе. Короче говоря, нас часто водили на стрельбище. Уже потом, когда мы прибыли в Тацинский танковый корпус, он как раз пополнялся после оборонительных боев в городе Тамбове. После этого и вплоть до начала боевых действий у нас проходили так называемые учения по сколачиванию экипажей. Так наши непосредственные командиры, увидев нас в деле, нам тогда сказали: «Молодцы, ребята! Сразу видно: вас хорошо подготовили…»
– Что вы можете сказать о ваших преподавателях по учебно-танковому полку?
– Они считались мастерами своего дела. Ведь если человек ничего не знает о танках, что он может преподавать? Чему он может обучить своих курсантов?
– Помните ваш первый бой?
– Первым моим испытанием стал знаменитый Тацинский рейд. Что мне в этих боях запомнилось? Так как я являлся механиком-водителем танка, то моя задача состояла в том, чтобы держать в боевой готовности и исправности танк. Иными словами говоря, я должен был сидеть за рычагами и выполнять команду командира танка, который, в свою очередь, распоряжался тем, куда нам идти и какие действия предпринимать. Бой есть бой!
Если же говорить конкретно о том, что мне тогда запомнилось, то я могу сказать о следующем. Наш 24-й корпус вводился в прорыв с отличной от наступающих задачей: уничтожение стратегической авиационной базы. Поэтому мы форсировали Дон и сразу же шли в прорыв. Перед этим, помню, получили очень хорошее пополнение моряков-добровольцев с Тихоокеанского флота. Их численность составляла около полутора тысяч человек. Они пришли к нам в разведку и оказались самыми настоящими вояками.
– Вы в корпусе провоевали до самого окончания войны?
– Да. В его составе участвовали в боях на Орловско-Курской дуге, прошли через Белоруссию, Прибалтику, Восточную Пруссию. Стоит отметить, что на белорусской земле нам встретились очень большие и колоссальные разрушения. Город Минск почти весь состоял из руин. Население нас встречало с большой радостью. Почему такая картина нам представилась при освобождении нашей территории? Дело в том, что, отступая, фашисты старались оставить после себя выжженную землю. Люди от них прятались по подвалам, а потом, как только узнали о том, что наши танки находятся в Минске, вышли на улицы. В Минске четыре улицы названы в честь воинов нашего корпуса: Бурдейного, Ольшевского, Маршала Лосика и еще кого-то. Между прочим, танк маршала Лосика, командовавшего в период тех самых боев мотострелковой бригадой, стоит в виде памятника на постаменте в Минске. Участвовали мы вместе со всем своим корпусом в штурме Кёнигсберга. За это нас всех отметили памятной медалью «За взятие Кёнигсберга». Город предстал перед нами тоже полностью разрушенным. Кругом все было закопчено и находилось в огне. Также мне запомнилось, что в это время нам попались огромные колонны пленных немцев. Они были ранеными, измученными и перевязанными. Под нашим конвоем они следовали куда-то к себе на сборный пункт. Но, повторюсь, точного ничего о потерях я сказать не могу. Откуда мне могло быть это известно? Я одно только помню: что командующий немецкими войсками генерал Ляш сдался к нам в плен. Гитлер приказал отправить в концлагерь всю его семью. Когда он об этом узнал, то приказал всем своим войскам сдаться в плен, да и сам это немедленно сделал.
Между прочим, в Восточной Пруссии я встречал командира корпуса Бурдейного. Происходило это при следующих обстоятельствах. Наступление у нас что-то не шло. Немцы закопали свои танки и противотанковые орудия в землю и остановились на своем рубеже обороны. Все это было связано с большими потерями в танках. В итоге и у нас приостановили наступление. В то время корпусу была придана штурмовая авиационная дивизия, на вооружении которой стояли самолеты «Ил-2», а также 303-й истребительный авиационный полк. Так вот, находясь с радиостанцией на КП командира корпуса, эти авиаторы корректировали свои экипажи: как, мол, им действовать. Короче говоря, делали корректировку по рации с земли. Это обстоятельство объяснялось тем, что едва наши корректировщики составляли по карте данные о том, где находятся наши, а где немцы, и отправляли эти данные в штаб, как мы, продвигаясь довольно быстро и стремительно, занимали те места, где только что находились немцы. В результате по нам из реактивных пушек наши же и пуляли. Так что такие случаи были! И вот перед началом очередных военных действий у нас начали корректировать огонь авиации.