Таня Гроттер и Локон Афродиты
Шрифт:
– Природа несправедлива к некрасивым женщинам. Некрасивый мужчина может быть талантлив как Лермонтов или напорист как Наполеон – и позволит себе все. Некрасивая же женщина не имеет никаких шансов, – с надрывом заявила Пипа.
Учитывая свойство подушки скрадывать звуки, фразу пришлось повторять дважды. Последние слова прожгли подушку насквозь. Запахло паленым пером. Утешители в коридоре, поднявшиеся было, вновь на всякий случай залегли.
– Жуть как трагично. А кто у нас некрасивый-то? –
– Я. Некрасивая толстая дууу-ура! – сказала Пипа.
Потолок дал длинную трещину.
– Насчет толстая – не толстая и дура – не дура – это ты уже с доктором говори. Здесь я не специалист. А про некрасивая – тут сильно не парься. У тебя главное есть – шарм! – лениво сказала Склепова.
– Шарм? А чего тогда Бульонов потащился с этой? – крикнула Пипа.
– С этой – это с кем? – спросила Гробыня.
– Не знаю с кем. Но я видела собственными глазами!
– Вот это и плохо. Они-то как раз и врут чаще всего.
– Погоди, а эта девица, с которой был Бульонов?.. Как она выглядела? – спросила Таня с недоверием.
Если Бульонов, по ее мнению, и воплощал какое-то качество, то это качество было – патологическая верность.
– Симпатичная. Волосы светлые, длинные.
– А лицо?
– Лица я не видела! Оно было завешено какой-то жуткой тряпкой – только щели для глаз! О, гадина, все предусмотрела, чтобы ее не узнали! Вероломный Бульон! Я убью тебя! А еще говорил, что увлекся метанием ножей! А сам под ручку эту фифу и нырк с ней в парк! – завопила Пипа.
От ее визга погнулся флюгер на крыше пристройки, в которой располагался деканат. Кровати в комнате подбросило на полметра, завертело и с грохотом опустило на пол. Несмотря на то что вокруг бушевал ураган, Таня неожиданно расхохоталась.
Удивленная Пипа перестала рыдать и с негодованием уставилась на нее:
– Гроттерша, чего ты ржешь как ненормальная? Тебя ножкой кровати по голове зацепило?
– Твоя коварная соперница был малоазиатский карликовый тролль, – едва выговорила сквозь смех Таня.
– Кто-кто? Что за бред?
– Еще его называют «тролль-горбун». Ты смотрела издали и не разглядела горба. Ростом малоазиатские карликовые тролли с человека. Волосы у них роскошные. А лица они завешивают, чтобы людей не пугать. Ножи и кинжалы они метают прекрасно.
Пипа последний раз всхлипнула. По инерции. Хрупкое женское счастье вновь стало железобетонным.
– Но как ты догадалась?
– Когда ты упомянула про метание ножей. Они потому коварно скрылись в зарослях, что в Магфорде нельзя метать ножи в парке. Дриады сразу начинают крошить батон.
Уточнив у Склеповой, в какой комнате живут юноши, Таня поднялась еще на этаж. Навстречу ей, поклонившись, прошли два англичанина.
Она повернула налево и оказалась у начала узкого коридора со множеством портретов и литографий на стенах. Она прошла мимо двух комнат и, услышав из третьей русскую речь, поняла, что ей сюда.
Таня хотела толкнуть дверь и войти, чтобы окончательно убедиться, что Ваньки в комнате нет, как вдруг услышала голоса. На этот раз они доносились не из комнаты, а из небольшого холла прямо по коридору. Беседовали двое. Один голос она узнала сразу: Бейбарсов. Второй голос принадлежал девушке. Тане трудно было определить пока, кому именно, хотя она, безусловно, ее знала.
Таня застыла. Она даже не задумывалась о том, подслушивает или нет. Она не подкрадывалась, не прижималась к стене, не произносила заклинания невидимости, а просто неподвижно стояла, пока коридор услужливо доносил до ее слуха чужой разговор.
– Ты думаешь о ней? – спрашивала Бейбарсова девушка.
– Нет.
Девушка тихо засмеялась:
– Так я тебе и поверила. Ты забыл: мы можем легко обмануть <I>чужих<D>, но <I>своих <D>мы обмануть не можем. Я знаю тебя лучше, чем ты знаешь сам себя.
– Это нелогично. Лучше, чем я, меня никто не знает. Ты ошибаешься, – упрямо отвечал Бейбарсов.
– Я никогда не ошибаюсь. Даже не знай я формулы магического проникновения, мне было бы достаточно один раз заглянуть в твои глаза, – заспорила его собеседница.
– Ну знаешь и знаешь… Тебе-то что за дело? – сказал Бейбарсов.
Голос его звучал устало. Обычный человеческий голос, без стальных нот и вечной иронии, с которой он разговаривал с Таней. Она и узнавала, и не узнавала его одновременно. Это была та часть Бейбарсова, которую она пока не знала.
По какой-то интонации, по особому мягкому проглатыванию окончаний слов и закруглению предложений Таня внезапно поняла, кто собеседник Бейбарсова. Жанна Аббатикова, третья из некромагов, та самая Жанна, чей странный взгляд она порой ловила на себе.
– Ты все еще рисуешь то, что рисовал тогда? Не надоело? Одно и то же лицо… Была бы хоть красавица, а то… – не без зависти продолжала Аббатикова.
– Откуда ты знаешь, что именно я рисовал? Я никому не показывал.
– Не так уж сложно догадаться, когда один рисунок повторяют сотни раз, начиная с двенадцати лет. Даже если при этом вечно прижимают бумагу к груди, защищают папку сдвоенным проклятьем и накладывают на веревочки папки змеиные заклинания, – не без ехидства заявила Жанна.