Тарантул (Тарантул 3)
Шрифт:
– Нет, – настороженно сказал арестованный.
– Сейчас мы говорим один на один и никакого протокола не ведется. Я вам задал этот вопрос не случайно. Есть русская пословица: «От сумы да от тюрьмы не отрекайся». Она, может быть, в какой-то степени и устарела, но по существу правильная. Бывает такое стечение обстоятельств, которое трудно предвидеть, и человек запутывается. Наш закон это предусматривает и судит строго, но справедливо. Закон дает преступнику возможность искупить свою вину и вернуться в общество. Это зависит от воли и характера… Неужели вам
– Здесь? – с удивлением спросил арестованный, и этого восклицания Ивану Васильевичу было достаточно, чтобы утвердиться в своем предположении.
– Нет, раньше. Перед войной, – уже уверенно сказал он.
– Откуда вы… Почему вы думаете, что я сидел в тюрьме?
– Да потому, что у меня есть некоторый опыт. Вы, вероятно, считаете себя единственным. Ошибаетесь. Вы не первый и не последний. Нацисты умеют использовать в своих интересах человеческие слабости.
Иван Васильевич говорил, не спуская глаз с лица арестованного. Складка на переносице Казанкова постепенно углублялась, он делал глубокие затяжки, а значит, слушал внимательно и думал.
– До войны у вас была растрата*, что ли? – спросил подполковник.
– Да. Было такое дело… Проворовался.
– Ну а кто виноват в том, что вы проворовались?
– Никто… Сам виноват.
– А если виноваты, то надо и отвечать… Вы пришли в эту комнату с намерением молчать. Думаю, что вы даже примирились со смертью. Так?
Арестованный поднял глаза и неожиданно спросил:
– Что я должен сделать, чтобы мне сохранили жизнь?
– Не будем торговаться, – строго сказал Иван Васильевич, – у вас два пути. Продолжать запираться и этим поставить себя в ряды самых презренных преступников.
Второй путь – правда.
Чистосердечным признанием и полной правдой вы искупите часть своей вины. Суд это примет во внимание.
– Хорошо. Я признаюсь! – твердо сказал арестованный. Он хлопнул себя по коленкам и встал, но тотчас же спохватился и, чтобы замаскировать невольный жест, попросил: – Разрешите еще закурить?
– Курите.
Дрожащими пальцами он взял папиросу и сломал две спички, пока закуривал. Иван Васильевич взглянул на часы.
– Хотите есть?
– Не до еды сейчас.
– Почему? Перерыв кончится, и будем продолжать допрос. Придется сидеть всю ночь.
– Ну ладно. Если можно, поем.
Иван Васильевич снял трубку телефона.
– Перерыв можно кончать. Стенографистку на место. Казанкову пришлите поесть.
Когда Бураков и стенографистка вернулись, Иван Васильевич сидел откинувшись на стуле, а пальцами постукивал по столу. Глаза его весело блестели. Бураков знал, что начальник обожает музыку и в минуты приподнятого настроения в голове у него всегда какая-нибудь мелодия.
Арестованный сидел сгорбившись, опустив голову на грудь, и даже не поднял ее при их приходе.
3. ДОПРОС ПРОДОЛЖАЕТСЯ
– При каких обстоятельствах освободили вас из тюрьмы и что вы делали при немцах, расскажете позднее, – начал Иван Васильевич, когда арестованный поел. – Сейчас меня интересует задача, с которой вы приехали в Ленинград.
– В Ленинград меня послали потому, что я здесь жил до войны, – сказал Казанков, глядя прямо в глаза следователя.
– У вас есть родные?
– Здесь живет жена. Хотя я, конечно, не уверен. Может, она уехала или с голоду умерла.
– Что знали немцы о вашей жене и знакомых?
– Они меня спрашивали подробно обо всех.
– Вы им назвали фамилии и адреса?
– Да. Некоторых назвал.
– Кого именно?
Арестованный сообщил несколько адресов и фамилий.
– У вас есть дети? – продолжал Иван Васильевич.
– Нет.
– Люди, о которых вы говорили там, ваши друзья или просто знакомые, сослуживцы?
– Друзьями я не могу считать их. Гуляли вместе, когда деньги были, а когда под суд попал, отшатнулись.
– Больше вы никого не называли там?
– Нет.
– Говорите дальше. Зачем вас послали сюда?
– Послали меня с письмом. Я должен был разыскать одного специалиста, Завьялова Сергея Дмитриевича, проверить, где он живет и где работает, а потом передать письмо. Будто мой родственник привез его из Москвы.
– Дальше?
– Потом надо было сходить в аптеку на Невский, спросить там провизора*, по фамилии Шарковский, и сказать ему так: «Григорий Петрович заболел и просил шесть порошков аспирина». На порошках он напишет или отзовет в сторону и скажет, когда и где с ним можно встретиться. Потом я должен ему сказать, что Григорий Петрович зайдет двадцатого ноября, если выздоровеет, и рассказать про письмо… которое привез.
– Что именно рассказать про письмо?
– Ну, как у меня все получилось… Нашел ли я Завьялова, передал ли письмо, живет ли он по старому адресу.
– Все это можно рассказывать своими словами?
– Да.
– Дальше?
– Потом я могу делать что хочу. Искать жену, знакомых… Велели найти всех, кого могу, и восстановить старую дружбу. Денег дали, чтобы угощать.
– Как вы должны были объяснить свое появление в Ленинграде вашим знакомым и жене?
– Объяснить так, что, дескать, выпустили раньше срока из тюрьмы ввиду войны.
– Значит, предполагалось, что вы приехали с Большой земли?
– Почему с Большой земли? – не понял Казанков.
– Ленинградцы так называют всю страну, – пояснил Иван Васильевич.
– Да, да. Мне говорили, – вспомнил арестованный. – Правильно. Нужно было сказать, что я вернулся из Сибири. Будто бы туда меня эвакуировали при наступлении немцев.
– Почему вы выбросили бумажник?
– Мне велели уничтожить письмо, если что-нибудь случится. А письмо я не успел вынуть. Моряк меня захватил врасплох.