Тарас Шевченко - крестный отец украинского национализма
Шрифт:
Далее цитируются известные строки
Чи дiждемося Вашiнгтона З новим i праведним законом? А дiждемось-таки колись…Урок истории состоит в том, что Вашингтон со всеми Декларациями и конституциями - это 18 век. Но одно дело - конституции и декларации, а совсем другое - барыш и бизнес: всем известно, что работорговля в США была отменена только в 1863 году после кровопролитной (около миллиона жертв) четырехлетней гражданской войны. Для сравнения: отмена крепостного права произошла в России раньше и без всяких гражданских войн.
Но самое интересное было в финале. Яворивский обращается к усопшему в позапрошлом веке: «Тарасе! Вiд імені майдану просимо тебе, не відвертай свого погляду від Віктора Ющенко, не дай йому помилитися…» Поскольку наш Писака не канонизирован в качестве святого, то обращение к нему с просьбами - это что-то вроде спиритизма или ереси (в
16.03.05г. Яворивский продолжает по радио давать установку Украине: «Днi Шевченка мають бути щоденно». Это будет что-то особенного… Тогда каждый наконец-то вникнет в писания нашего героя.
Нездоровая тенденция к обожествлению этого персонажа началась давно. Но на торжественном заседании вице-премьер Н.Томенко призвал рассматривать его «без глянца и ретуши». Это справедливо. Давно пора. Своей скромной работой мы пытались внести посильный вклад в это благородное дело. Не пристало поклоняться дутым авторитетам. Православному христианину пристало молиться по-настоящему:
«Моли Бога о нас, святый угодниче Божий, равноапостольный Владимире, яко аз усердно к тебе прибегаю, скорому помощнику и молитвеннику о душах наших»;
«Вси святии, молите Бога о нас»;
«Пресвятая Богородице, спаси нас»;
«Господи, Иисусе Христе, сыне Божий, помилуй нас грешных».
Приложение
Гоголь иного мнения о себе и своем читателе. В «Предисловии» к своей книге он обращается к нему так: «Сердце мое говорит мне, что книга моя нужна и что она может быть полезна. Я думаю так не потому, чтобы имел высокое о себе понятие и надеялся на уменье свое быть полезным, но потому, что никогда еще доселе не питал такого сильного желания быть полезным. От нас уже довольно бывает протянуть руку с тем, чтобы помочь; помогаем же не мы, помогает Бог, ниспосылая силу слова бессильному. Итак, сколь бы ни была моя книга незначительна и ничтожна, но я позволяю себе издать ее в свете и прошу моих соотечественников прочитать ее несколько раз».
«Испрашиваю здесь прощения у всех моих соотечественников во всем, чем ни случилось мне оскорбить их. Знаю, что моими необдуманными и незрелыми сочинениями нанес я огорчение многим, а других даже вооружил против себя, вообще же во многих произвел неудовольствие. В оправдание могу сказать только то, что намерение мое было доброе и что я никого не хотел ни огорчить, ни вооружать против себя; но одно мое собственное неразумие, одна моя поспешность и торопливость были причиной тому, что сочинения мои предстали в таком несовершенном виде и почти всех привели в заблуждение насчет их настоящего смысла; за все же, что ни встречается в них умышленно-оскорбляющего, прошу простить меня с тем великодушием, с каким только одна русская душа прощать способна. Прошу прощенья также у всех тех, с которыми надолго или на короткое время случилось мне встретиться на дороге жизни. Знаю, что мне случилось многим наносить неприятности, иным, быть может, и умышленно. Вообще в обхождении моем с людьми всегда было много неприятно-отталкивающего. Отчасти это происходило оттого, что я избегал встреч и знакомств, чувствуя, что не могу еше произнести умного и нужного слова человеку (пустых же и ненужных слов произносить мне не хотелось), и будучи в то же время убежден, что, по причине бесчисленного множества моих недостатков, мне было необходимо хотя немного воспитать самого себя в некотором отдалении от людей. Отчасти же это происходило и от мелочного самолюбия, свойственного только таким из нас, которые из грязи пробрались в люди и считают себя в праве глядеть спесиво на других. Как бы то ни было, но я прошу прощения во всех личных оскорблениях, которые мне случилось нанести кому-либо, начиная от времен моего детства до настоящей минуты. Прошу также прощения у моих собратьев-литераторов за всякое с моей стороны пренебрежение или неуважение к ним, сказанное умышленно или неумышленно… Я же у Гроба Господня буду молиться о всех моих соотечественниках, не исключая из них ни единого…»
Чернота в душе («серце ядом гою») приводила к тому, что черным видел Шевченко все вокруг себя.
Гоголь: «Не унынию должны вы предаваться при всякой внезапной утрате, но оглянуться строго на самих себя, помышляя уже не о черноте других и не о черноте всего мира, но о своей собственной черноте. Страшна душевная чернота, и зачем это видится только тогда, когда неумолимая смерть уже стоит пред глазами!»…
«Чуден Днепр при тихой погоде, когда вольно и плавно мчит сквозь леса и горы полные воды свои».
Дніпро, брат мій, висихає , Мене покидає, І могили мої милі Москаль розриває.Одна ли река имеется в виду в обоих случаях? Создается впечатление, что разные. Или у кого-то из двух на глазах - контактные линзы.
Запах поэзии Писаки - это запах крови.
Гоголь: «Поэту более следует углублять самую истину, чем препираться об истине. Тогда будет всем видней, в чем дело, и невольно понизятся те, которые теперь ерошатся. Что ни говори, а как напитаешься сам сильно и весь существом истины, послышится власть во всяком слове, и против такого слова уже вряд ли найдется противник. Все равно как от человека, долго пробывшего в комнате, где хранились благоухания, все благоухает, и всякий нос это слышит, так что почти и не нужно много рассказывать о том, какого рода запах он обонял, пробывши в комнате. Друг мой, не увлекайся ничем гневным, а особливо если в нем хоть что-нибудь противоположное той любви, которая вечно должна пребывать в нас. Слово наше должно быть благостно, если оно обращено лично к кому-нибудь из наших братий. Нужно, чтобы в стихотворениях слышался сильный гнев против врага людей, а не против самых людей. Да и точно ли так сильно виноваты плохо видящие в том, что они плохо видят?»
Завещание Шевченко:
… Вражою злою кров'ю Волю окропіте.Первая глава книги Гоголя также называется «Завещание»: «Всякий писатель должен оставить после себя какую-нибудь благую мысль в наследство читателям… Я писатель, а долг писателя - не одно доставление приятного занятия уму и вкусу; строго взыщется с него, если от сочинений его не распространится какая-нибудь польза душе и не останется от него ничего в поучение людям. Да вспомнят также мои соотечественники, что и не бывши писателем, всякий отходящий от мира брат наш имеет право оставить нам что-нибудь в виде братского поучения, и в этом случае нечего глядеть ни на малость его звания, ни на бессилие, ни на самое неразумие его: нужно помнить только то, что человек, лежащий на смертном одре, может иное видеть лучше тех, которые кружатся среди мира… Не мне, худшему всех душою, страждущему тяжкими болезнями собственного несовершенства, произносить такие речи. Но меня побуждает к тому другая, важнейшая причина. Соотечественники! Страшно!… Замирает от ужаса душа при одном только предслышании загробного величия и тех духовных высших творений Бога, пред которыми пыль все величие его творений, здесь нами зримых и нас изумляющих. Стонет весь умирающий состав мой, чуя исполинские возрастания и плоды, которых семена мы сеяли в жизни, не прозревая и не слыша, какия страшилища от них подымутся… Прощальная повесть моя подействует сколько-нибудь на тех, которые до сих пор еще считают жизнь игрушкою, и сердце их услышит хотя отчасти строгую тайну ее и сокровеннейшую небесную музыку этой тайны. Соотечественники!
– не знаю и не умею как вас назвать в эту минуту - прочь пустое приличие! Соотечественники! Я вас любил, - любил тою любовью, которую не высказывают, которую мне дал Бог, за которую благодарю Его, как за лучшее благодеяние, потому что любовь эта была мне в радость и утешение среди наитягчайших моих страданий. Во имя этой любви прошу вас выслушать сердцем мою прощальную повесть. Клянусь, я не сочинял и не выдумывал ея: она выпелась сама собою из души, которую воспитал Сам Бог испытаниями и горем, а звуки ея взялись из сокровенных сил нашей русской породы, нам общей, по которой я близкий родственник вам всем… В сочинениях моих гораздо больше того, что нужно осудить, нежели того, что заслуживает хвалу. Все нападения на них были в основании более или менее справедливы. Передо мною никто не виноват; неблагодарен и несправедлив будет тот, кто попрекнет мною кого-либо в каком бы ни было отношении».
Шевченко: «И для чего попечительное правительство наше берет на себя эту неудобоисполнимую обязанность?… Рабочий дом, тюрьма, кандалы, кнут и неисходимая Сибирь - вот место для этих безобразных животных…»
Т.е. Писака представляет себя на месте «попечительного правительства» и предлагает свои меры.
Гоголь: «Зачем я не на их месте!» Знайте, что это общее ослепление. Всякому теперь кажется, что он мог бы наделать много добра на месте и в должности другого, и только не может сделать его в своей должности. Это причина всех зол. Нужно подумать теперь о том всем нам, как на своем собственном месте сделать добро. Поверьте, что Бог не даром повелел каждому быть на том месте, на котором он теперь стоит. Нужно только хорошо осмотреться вокруг себя».
«Каков бы ни был преступник, но если земля еще носит и гром Божий не поразил его - это значит, что он держится на свете для того, чтобы кто-нибудь, тронувшись его участью, помог ему и спас его».
У Писаки есть много слов, которых лучше бы (для него самого, для его же авторитета и памяти) не говорить.
В главе «О том, что такое слово» Гоголь писал: «Пушкин, когда прочитал следующие стихи из оды Державина к Храповицкому:
За слова меня пусть гложет, За дела сатирик чтит -