Тарра. Граница бури
Шрифт:
Все прошло на удивление гладко — эскорт застигли врасплох и вырезали до последнего человека. Трупы побросали в болото, где их никто и никогда не найдет, а если найдет, то какое к этому отношение имеет жена регента?! Во Фронтере случаются дела и похуже. Гонцы из Мунта в Гелань и обратно добирались через одного, а незадолго до происшествия с циалианками как сквозь землю провалился хорошо охраняемый обоз с легкими пушками, которые предполагалось установить на мостах Гелани.
Не то чтобы на столицу Таяны кто-то посягал, да и покойный отец, не жалевший денег на оборону, в должной мере укрепил город, но Михай хотел показать: он, хоть и обретается ныне в Мунте, не забывает
Едва в Гелани объявилось циалианское посольство, Илану охватило бешенство. Здравый смысл не помогал, могла бы помочь болезнь, но принцесса чувствовала себя неплохо, боль и тошнота были забыты, и отказ от рубинов стал казаться суеверной глупостью. Не выстави Тиверий ларчик в храме, камни можно было бы спрятать, сказав, что они потеряны, а по ночам, когда никто не видит, надевать перед старым большим зеркалом или просто касаться пальцами…
Илана не могла себе отказать в последнем удовольствии и, прежде чем передать ларец красивой чернобровой женщине в белом, провела рукой по камням. Ее пальцы почувствовали тепло, а в голове словно бы прозвучало: «Мы твои. Мы — это ты… Ты — это мы…» И герцогиня потеряла голову. Два дня она еще как-то боролась с собой, на третий братья Цокаи поскакали в погоню. Исполнив порученное, братья должны были укрыть добычу в Оленьем замке и удариться в долгий прилюдный загул где-нибудь на тарскийской дороге.
Ланка знала, что посланцы вернутся не раньше, чем через месяц, но места себе не находила. Иногда чувство утраты превращалось в почти боль, принцессе казалось, что ее руки, шея, голова охвачены огнем. Женщину бросало то в жар, то в холод, руки дрожали, затем на местах, которые некогда соприкасались с рубинами, проступили уродливые красные пятна. По ночам таянка проваливалась в какой-то полубред, когда перед глазами вспыхивали алые искры, она тянулась к ним и не могла дотянуться. Или еще хуже — красные камни оказывались глазами отвратительных змей или еще пульсирующими сердцами, вырванными из лисьих тел. Принцесса в ужасе вскакивала, поднося к глазам опухшие, трясущиеся руки…
Ни заговоры Катрионы, ни тинктуры Симона и Шамы не помогали, да и не могли помочь. И эландская старуха, и медикусы первопричиной всего считали беременность. О камнях они не знали и не должны были знать, иначе вина Иланы стала бы слишком явной. Герцогиня терпела, с отвращением глотая дурацкие зелья, с каждым днем ей становилось все хуже. Так прошло три недели. Наконец Катриона, осенив себя Знаком, куда-то отправилась с мрачным решительным лицом. Вернулась она на следующий день, и измученная Илана даже не спросила, где же та была.
…В эту ночь принцесса спала как убитая. Ей ничего не снилось, а когда она разлепила ресницы, первое, что почувствовала, был запах шиповника. Женщина и не заметила, как у изголовья поставили кувшин с тремя благоухающими ветками. Вообще-то Илана была к цветам равнодушна, если ее что-то и привлекало, то пышные розы или астры. На эти же цветущие веточки она смотрела так, словно они в ее жизни были самым важным. Следующая ночь прошла спокойно. Руки больше не дрожали, голова не кружилась, пятна потихонечку сходили, и принцесса пребывала в блаженном состоянии выздоравливающей.
Разумеется, она не представляла, что Катриона, взяв на душу грех, потащилась ночью на кладбище. Ведь всем известно, если беременную одолевают всяческие злыдни, нет лучшего средства их отвадить, чем сломать в полночь на ущербной луне три ветки с могилы покончившей с собой девушки и поставить в изголовье болящей.
Катриону вернули в Высокий Замок в конце зимы, она не знала ни о погибшей Марите, ни о расцветшем под зиму кусте, с которого по воле судьбы и срезала ветки. Слуги могли бы рассказать ей и об этом, и о многом другом, но не делали этого. В Высоком Замке научились молчать. А Илана выздоравливала на глазах. Сперва она просто наслаждалась отсутствием боли, затем к ней пришли мысли, с успехом заменившие ночные кошмары. Возвращаясь памятью к дням, последовавшим за смертью Стефана, принцесса не понимала, как она могла так думать, действовать, говорить… Она не забыла ничего, и она ничего не понимала. Наверное, она с ума сошла от ревности — в старинных балладах говорилось, к каким безумствам и предательствам вело это чувство. И все равно как она могла бросить на произвол судьбы Шани?! Как могла погубить Мариту?!
Дочку эркарда Ланка вспоминала особенно часто. То на балу с белыми цветами в смоляных волосах, то на свадьбе Геро, то в спальне Михая… Почему она, пользуясь случаем, тут же не прирезала, нет, не несчастную девочку, а мерзавца Годоя? Почему не отправила Мариту в Эланд с Урриком?! Странно, а ведь свояченица Шани в ужасе шарахнулась от рубинов, которые ей предложила Герика. Да и сама тарскийка относилась к ним с ранее непонятным Илане отвращением. Зато теперь… Теперь герцогиня понимала, что в этих сгустках вечной крови отталкивало Мариту и Герику. Жестокость, гордость и равнодушие, равное самой смерти, — вот чем были рубины Циалы! Уж лучше бы они достались сестрам и их надели на каменное изваяние святой, но дело сделано, кровь пролита. Тела циалианок упокоились в Кабаньей топи, а их убийцы ждут платы. Может, отдать рубины им? Нет. Такое не продать, платить придется золотом.
Жаль, нельзя прогнать братьев в Арцию и дальше… Она с таким трудом тайно наскребла в Гелани полторы сотни мерзавцев, не боявшихся ни Триединого, ни Годоя. Это ее единственная опора, хотя до конца можно доверять лишь Катрионе.
Анна-Илана со злостью набросила на камни тяжелое атэвское покрывало. Ей показалось, что рубины обжигают даже сквозь плотную ткань. Куда же их все-таки девать? Оставлять в Оленьем замке нельзя. Те же самые братцы Цокаи могут проверить тайник или проболтаться. Придется, как это ни мерзко, тащить их в Высокий Замок.
Пожалуй, самое подходящее место — старый замковый храм, куда она иногда уходит якобы молиться. Там, за Небесным Порталом, в почти пустом ковчежце, лежит реликвия — косточка какого-то святого и пара бусин. Туда никто не заглянет. Еще лучше было бы скрыть рубины в тайной комнате таянских королев, но женщина не хотела лишиться своего убежища, понимая, что вряд ли сможет переступить по доброй воле порог, где хранятся кровавые камни. А может, выкинуть их по дороге? Заметят; в Рысьву тоже не бросишь, их может вынести на берег, а это значит, что следы убийц ведут в Гелань! Нет, лучше в храме, ведь ковчежец никто не посмеет открыть.
Анна-Илана решительно сунула сверток за пазуху; от отвращения ее передернуло — уж лучше бы это была змея или жаба!
Всю дорогу до Высокого Замка она ощущала у груди попеременно то жар, то холод, однако желание немедленно вытряхнуть оскверненные украшения, как стряхивают пауков или пиявок, постепенно угасало. Она как-то забыла о них, тем паче что местоблюстительницу поджидали гонец из Мунта и высокий красивый тарскиец, чем-то напоминающий дана Бо. Он напомнил принцессе, что многие таянцы до сих пор испытывают дружественные чувства к бывшему союзнику и что управлять государством, зная, что в нем полно недоброжелателей, весьма трудно.